Венок Петрии - [41]
Теперича жди вестей, скоро сам увидишь и услышишь. В Ш. есть человек, в газету пишет — вот там и прочитаешь.
В конце концов и мы в газету попадем. А что ж? Поделом. Про нас токо в газету писать. Пущай народ дивится. Дивится и крестится, на нас глядючи.
Знаешь, как ноне заведено: сидят себе дома, газеты читают и диву даются. В этом мире токо и делов, что диву даваться, ей-богу. Я тебе говорю.
НЕБЕСНЫЕ МУЗЫКАНТЫ
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Куришь?
Тогда закуривай. Табак дело хорошее. Слушались бы меня мужики, все б курили. Закуривай, а я тебе кофею сварю. Какой же это мужчина, ежели он не курит?
Нет, нет, закуривай. Опосля ишо закуришь. Я всем, кто ко мне приходит, сразу говорю: кури давай. А как одна останусь, сама над собой смеюсь. Ну и дура ты, Петрия, смеюсь, может, человеку не хотелось курить, а ты навалилась — кури да кури.
Что у тебя за сигареты? Господи, Миса мой не курил таких. Здесь вроде такие и не продаются.
Ты думаешь? Не видала. Но пахнут хорошо. Ух, хорошо!
У меня обои мужья курили, я и привыкла к табаку. А теперича никто у меня не курит. Некому. А рази это дом, в котором не курят? Ежели в доме табаком не пахнет, можешь на ем крест ставить. Ничё из его боле не будет. Пропащее дело. Черкни спичку и подожги.
Э, вредно! Оставь, ради бога. Да кто их, докторов, слушает? Они и сами себя не слушают, как же будут их люди слушать? Здесь в одной больнице машину подпалили, чуть и доктора с ей не сгорели. И поделом бы. Жалко, они внутри не сидели. Погубили столько народу, и все с рук сошло. Так ведь тоже нельзя!
Как дело было? Привел к им один дочку, девчонку молоденькую, чтоб они ее подлечили и перацию сделали. Была у ей какая-то хвороба, не так уж чтоб и тяжелая. Не прошло много времени, померла девчонка.
Ладно, думаешь, бывает. Может, люди не знали ейной болести. Ведь это токо господу богу все доподлинно известно. Правда? А они всего-навсего люди.
Но вскорости другой привез в больницу сына двадцати двух годов пендицит вырезать. Приступ с им случился, надо было вырезать. А он недавно женился, маленький ребеночек у его был.
Стали они ему перацию делать, говорят, все будет хорошо. Да и что может быть, пендицит ведь, ничё другого.
Не прошло и двух дён опосля перации, как он помер. А сын у тех людей был единственный, других детей не было. Жалость-то какая, понимаешь?
Так и начали люди помирать. Привозишь живого, не так чтоб уж сильно больного, увозишь мертвого. Оглянуться не успеешь, а человека нет.
Прослышали про это газеты, собрали все одно к одному, и получилось: померла девчонка, помер молодой парень двадцати двух лет, помер тот, помер этот.
Пропечатали они про все про это в газете. Набралось, брат, столько, что считать устанешь.
Вот это не знаю. В какой газете, не могу тебе сказать, я-то сама неграмотная. То ли в «Политике», то ли в «Новостях». Должно, там. Люди говорили, сами читали.
И вот люди у их мрут от пендицита, а директор ихний катается на какой-то дорогой-предорогой машине. Тридцать миллионов, говорят, отдали за лимузин этот.
Прослышал народ про то. Собрались люди как-то ночью, прокрались потихоньку в гараж и подпалили лимузин. Раз наши дети помирают ни за что ни про что, пущай и ваши лимузины горят синим пламенем. Сгорели тридцать миллионов, все равно как куча хворосту. Все, откатался.
Что за люди подожгли? Этого я тебе не скажу. Не знаю. Видать, те, кто без детей остался. Не иначе. А вообче-то, кто его знает? Народ поджег, и все. У народа имени да фамилии нету.
Узнали про это аж в Белграде. И там газеты читают. Тут же наслали к им комиссию. Ну-ка поглядим, как вы здесь работаете. Почему у вас люди мрут?
Пошла комиссия ходить по всей больнице. Там по глядели, туда заглянули.
И знаешь, что нашли? Ржавые струменты, господи, вот что нашли! Ими они людей резали.
Как тут не помереть? Непременно помрешь. Пырнет он тебе ржавым ножом в брюхо — и помрешь, будь ты даже не человек, а боров.
Как увидела это комиссия, обомлела прямо. Да и как иначе? Где это видано — больных ржавым струментом резать?
Дивились, дивились, а там и сказали: не годитесь вы для больницы. Куда вам в больнице работать!
И закрыли больницу. Замок навесили, и все. Пошли вон! Рази вы можете людей лечить? Вам коров пасти, а не народ лечить.
Вон они ишо и теперича толкутся возле конторы по найму. Место ищут. А найти не могут. Окромя немцев, никто их не хочет на работу брать. И правильно. Пущай едут в Германию и немцев лечат. Там, говорят, большие деньги платят.
Да не все ли тебе равно где! Тут, поблизости от нас. В газетах писали, возьми да прочти.
Погоди, ради бога, хлеб нельзя ржавым ножом резать, а тут живой человек! Это, брат, и темный крестьянин знает, как же докторам того не знать? И они должны знать.
И правильно, что разогнали! Ничуть я их не жалею. Ты им приводишь свого ребенка единственного, чтоб они тебе его вылечили, а они его раз — и загубили. Как такое можно спускать? Это уж слишком.
Дак они и мого Мису погубили. Я их тогда ишо не знала. Вовремя-то не схватилась, а там уж поздно было.
Будь доктор Чорович живой, никогда б такого не случилось. Это был наш старый доктор, упокой господи его душу. Он бы тебя изругал почем зря — очень уж старик любил материться, но беспременно бы вылечил. А в Брегове опосля войны тоже построили больницу, дак ее тоже закрыли. Как дирекция шахты оттель уехала, прикрыли и больницу. Дирекции нет и больницы нет.
