Венок Петрии - [12]

Побрела я к доктору Ешичу в Брегово. Там тогда дирекция шахты была. И большая больница.

Посмотрел меня доктор Ешич. Повертел, покрутил туда-сюда. Расспросил про то, про се.

Я ему сказала все как есть.

Помотал он головой.

«Я, Петрия, правду сказать, ничё не понимаю в твоей болести. Я напишу письмо, и ты с им поедешь к доктору Йовановичу в П. Мы с им кумовья, он тебя на всех струментах как следует проверит. И тогда решим, что с тобой делать».

Ладно.

Дал мне доктор Ешич письмо. И — господи боже мой! — запечатал!

Дорогу в П. мне оплатили, что правда, то правда. Села я в поезд, приехала в П. Нашла там доктора Йовановича.

Взялся он за меня. Крутит-вертит. Так-сяк. И тоже головой мотает.

Что такое, думаю. Головой мотают, а говорить никто ничё не говорит.

Велел он мне ко всем подряд докторам иттить. И голову на снимки сымать, и желудок, и кровь, и все.

Опосля позвал ишо семерых докторов. Сели они вот так, а я сижу вот так. Кажный чтой-то свое на мне смотрит, кажный чтой-то спрашивает. Одно, другое. И все без толку. Поглядеть поглядели, а ни один ничё не нашел. Ломай, Петрия, голову сама!

Взялись они промеж себя калякать — курлы-мурлы, теперича уж я ничё не понимаю. Переглянулись, и доктор Йованович начал чтой-то писать. Положил в конверт, заклеил, дал мне.

«Езжай, — говорит, — назад к доктору Ешичу, большой привет ему от меня передай».

«А со мной, доктор, — спрашиваю, — что будет?»

«Пока, — говорит, — ничё тебе сказать не могу».

Господи, и этот ничё не говорит. Вот и гадай, что с тобой деется.

Возвернулась я в Брегово. Прочитал доктор Ешич письмо, подвигал бровями.

«Ладно, — говорит. — Пойдем дальше».

Написал он второе письмо. И опять запечатал.

«Езжай, — говорит, — в больницу в Ш.».

А там, брат, огромадная больница!

«А они там меня не оставят?» — спрашиваю.

«Не знаю, — говорит. — Увидим».

Ладно. Опять я сажусь в поезд, в больнице отдаю свое письмо.

Опять за меня взялись доктора. Восемь докторов и одна докторица. Пересняли меня всю вдоль и поперек, искололи — места живого не оставили, а крови-то высосали!

«Эй, — говорю я им смехом — чтоб хочь что ответили, — не больно старайтесь, у меня крови и так мало».

Да какое там! Им, кажись, не до смеха. Знай себе смотрят и молчат.

И снова ничё не нашли. Опять вернули меня к доктору Ешичу.

Написал тогда доктор Ешич третье письмо. Езжай, Петрия, в Й. Там тоже есть больница. Стала я что твой письмоносец. Вожу запечатанные письма, а что в их, знать не знаю, ведать не ведаю.

В Й. меня опять восемь докторов проверяли и, как и прежние, вернули с письмом к Ешичу.

Я-то уж уразумела свою судьбу. Раз вертят и крутят, а лекарствий никаких не дают, значит, дело известное: счастливого пути, Петрия!

Спрашиваю я доктора Ешича:

«Скажи мне, доктор, есть для меня лекарствие иль нету?»

А мы с им старые знакомцы были. Не станет, думаю, он мне врать.

«Не говори так, Петрия. Видишь же, я все для тебя сделал».

«Потому, — говорю, — и спрашиваю. Коли нету лекарствия, я себе пойду тихо-мирно домой и начну в дорогу сбираться. Путь-то не близкий. — Шутки шучу, хочь мне и не до шуток. Хочу поглядеть, что он скажет. — А дома ишо куча дел дожидается».

«Петрия, — говорит доктор Ешич, и строго так, господи, не улыбнется, — ты сильно больная, это мы с тобой обои видим, для этого ума много не требуется. Но я хотел, чтоб они сказали, где твоя болесть окопалась, и я б тогда знал, чем тебя лечить. Ничё они не сумели мне сказать. Ты, Петрия, не жилец на этом свете, а отчего, никто понять не могет».

«Ладно, — говорю. — Дак я пойду тогда сбираться».

«А может, дня через два придешь, я тебя в больницу, положу?» — спрашивает.

«Нет, — говорю. — С богом, доктор!»

«Погоди, — кричит он мне вслед. — Тогда я тебе совет дам, хочь, может, и не должон бы его давать. Раз мы не нашли для тебя лекарствия, сходи-ка ты к какой-нибудь бабке, что травами лечит. Может, она чем пособит».

Ладно, спасибо и на том, раз ничё другого сказать не можешь.

Поехала я домой. В то время поезд у нас ишо ходил, и жили мы подле самой станции, да что проку, коли ноги не идут. Еле-еле ковыляю, за заборы держусь.

Миса мой в тот день работал в утренней смене. Стало быть, ишо не пришел. Зашла я со станции к одной женчине, что пчел держала. У нее свечной воск завсегда водился.

«Сделай мне, ради бога, свечу. Большую такую, знаешь».

«На кой она тебе?» — спрашивает.

«Надоть».

Скатала она мне свечу. Сунула я ее под платок, а спички-то ишо в Брегове купила. Пришла домой.

Свекровь с порога пристала как банный лист. Все ей надобно знать, не дай бог чего пропустит.

«Как съездила? Что сказал доктор Ешич?»

Ступай, думаю, ко всем чертям. Чтоб я те ничё не говорила, вот что сказал.

«Ничё ишо неизвестно, — говорю. — Видно будет».

Обед она, само собой, не сготовила. Совать нос не в свое дело — это она может. Меня ненавидеть за то, что я сынова жена, тоже может. Но чтоб обед сготовить — ни-ни. И теперича вот, полумертвая, берись за стряпню.

Приготовила я чтой-то на скорую руку, поставила на огонь, взялась мыть кастрюли, опосля, думаю, лягу, отдохну с дороги. Ноги-то совсем не держат.

Жду, когда муж с работы вернется.

А Мисы, как назло, нет и нет. Тогда возле самой шахты кофейня была. Подымется человек на землю, тут же в ее сворачивает, чтоб долго не маяться. Вот и пришел Миса домой токо к пяти. Известное дело, навеселе.