Венец - [8]

— Они не — «будут», они — «уже». По факту своего рождения. По деду своему Мстиславу Великому.

Забавно. Великий никогда не воевал с Долгоруким. Но все сыновья и внуки Великого враждуют с Долгоруким и его потомством. Наследственно. Десятилетия усобицы, напоенной кровью тысяч погибших. Надо быть очень жадным, беспринципным, гонимым, как Мачечич, или очень умным, уверенным в себе, как Ростик, чтобы выскочить из разделения «свой-чужой». Разделения, задаваемого от рождения.

Аристократ лишён свободы выбора. Но не ума же!

— Они против. Душой и телом. Но не мечами и языками. Им придётся принести присягу.

Антоний, как заведённый, отрицательно мотает головой.

— Антоний, ну прикинь же! Предлагают присягу и они соглашаются — мир. Предлагают — они отказываются — резня. Не предлагают — опять резня. Посчитай исходы. Я за мир.

Присяга, ритуал, слова, вера в них, вера в посмертное наказание клятвопреступников… Ресурс. Наряду с рядом других вер: в право именно рюриковичей управлять этой страной, в наследственное право феодала бить простолюдинов по головам… Понятия, представления, «честь»… которые увеличивают или уменьшают боеспособность и численность конкретных отрядов.

Боголюбский — призванный и признанный глава «Святой Руси». Сами же просили! А теперь скисли, окрысячились, ссучились? И не стыдно? Бесчестия своего?

Сила слова, сила права, сила чести. Этот ресурс — на нашей стороне.

Увы, надежда на разумность, вменяемость русских князей — не подразумевается. «Оне — не схотят!». И — всё. Конец.

* * *

Э-эх, ребята, не учили вы диалектику, не знаете про спираль. Не противозачаточную, конечно, а — развития. Хотя и про ту — тоже не знаете. Надо просто отставить Соломона с его кольцом — «нет ничего нового», отказаться от христианства с его линейностью — «Грядёт Страшный Суд! Всем — …здец, а праведникам — райские кущи!».

Попробуйте математику: «Ещё раз. И — лучше».

* * *

Пришлось улыбнуться успокаивающе, подмигнуть и сформулировать:

— Если «не» — быть резне.

Какая глубокая рифма! Прямо — квинтэссенция!

Я чуть отодвинулся от него, откинулся на стену аркады, в которой мы сидели, попутно решая спешные вопросы бегающих туда-сюда слуг.

— Оглядись, Антоний. Красивое место. Древнее. Доброе. Намоленное. Если они скажут «нет», то здесь, по полам, под которыми Креститель с женой лежат, мертвяки сплошняком лягут. Кровища, с мозгами пополам, по сапог встанет. Оглянись — кровью и хоры забрызгают, один купол чистым останется… да и то — есть умельцы…

Обострение в воображении. Виртуальное развитие конфликта «до упора».

Типа: «Если меня не повысят, то я кину на стол заявление об уходе. Вот!». Представил? Последствия понял? Готов идти до конца?

Не единожды в те дни я «шёл на обострение». Будучи готов убивать и быть убиваемым. Сходно, кажется, с тараном самолётов «лоб в лоб». Убивал. Не часто. Большинство собеседников «отворачивало». От «психа лысого».

Не со всеми это возможно. Поставить Боголюбского, например, перед подобным выбором — нарваться обязательно. Это плохо: государь должен думать, уворачиваться. Но для Андрея угроза смерти — как труба строевая. В атаку, без вариантов.

Да и другие не трусливы были, но слава моя… Отрубленная голова Жиздора, взятые изнутри Лядские ворота, побитый перед Софией городовой киевский полк… Удачливость. Ежели удача у супротивника, то, каким бы ты храбрецом не был, а будешь бит. Подведённые к краю, за которым уже только бой, сеча, мои собеседники часто отворачивали, отступали. Опасаясь не меня, не клинков в руках моих, а себя, своих страхов. «Щастит ему Богородица. Ну его нахрен».

Картина заваленного битым воинством, но не поля на Каяле в эпосе, а древнейшего храма «Святой Руси» в реале, представлялась мне живо. Кажется, и Антоний не страдал бедностью воображения. Обвёл взглядом притворы и приделы, окинул хоры и купол. Передёрнул плечами и, повернувшись ко мне, произнёс очень похоже на Боголюбского:

— Быть по сему.

И тут же отыграл назад:

— Постой. А остальные епископы?

— Каневский и Белгородский сегодня не поспеют. Туровский… Или он присягнёт, или его не будет. Тогда Государя тебе поучать. Может, оно и к лучшему — на свечке сэкономим. Дальше по сценарию… опять молебен. И следующая присяга.

— Господи! Какая уже?!

— Первая: Государя — земле, вторая: князей — государю, третья — епископов. Четвёртая — земская. Повтор присяги выборных от городов русских в Успенском соборе во Владимире-на-Клязьме. Принять власть государя «на всей воле его». Мда… Плохо. Из двух сотен вятших, присягавших во Владимире от полусотни городов русских, здесь, в Киеве, едва ли половина. Их ещё найти надо. Потолкую с Вратибором, может, он чего подскажет.

— Ты… Ты понимаешь, что будет?! Это же… это запалить Русь со всех концов! Представь: тысяцкий Смоленский присягает государю, что Смоленск будет «на всей воле его». А Смоленский князь?! Его куда?!

— Туда. Куда Государь пошлёт. Как император Мануил поступает со своими провинциальными губернаторами?

— Но… но здесь же Русь! Не Византия!

— Типа: рылом не вышли? А не в этом ли и состоит дело правителя? Сделать свою страну лучшей. Или хоть — близко к наилучшей. Кто у нас ныне славнее Второго Рима? Кого за образец брать?