Венец - [7]

Как здесь всё запущено… Должен же быть чёткий порядок замещения, «в затылок», вплоть до министра сельского хозяйства, как у американцев. А тут… существуют разные мнения. Княжеский плюрализм, итить его либерастически.

— Сгоняй служку к княжьему бирючу. Ему выкликать, ему и голову на плаху нести. Ежели что. Присяга князей… тоже Владимирская. С «почитать в отца место». Потом литургия и… присяга епископов.

Факеншит! Думал — не получится.

У Антония, как часто бывает у пожилых людей, набрякшие, полу-опущенные веки. «В распах» не открываются. Но вот же — может! Нормальный, привычный уже мне на «Святой Руси» вид «рублёвых юбилейных» гляделок. Достал-таки дедушку. Можно, пожалуй, и иридодиагностикой заняться.

Антоний снова, в который уж раз за несколько часов нашего личного знакомства, изумлённо вскидывает на меня глаза, отрицательно трясёт головой, не находя слов.

Нашёл. Молодец. Кратко, ёмко:

— Нет!

— Да, Антоний. Пастырь отвечает перед Богом, паствой, Государем.

— Нет! Они не пойдут!

«Они» — имеют корпоративный интерес. Общий. Но «они» — «я, ты, он, она».

Виноват: «оны» — нет. Бабы ни архи-, ни просто иереями не бывают. Таково правило. Есть подтверждающее его исключение: Евфросиния Полоцкая. Она, конечно, не иерей. Но если рявкнет — вся епархия на уши встанет. В удобную для конкретной бабушки позу. Уникальное свойство уникальной личности.

Так они все такие! В смысле: уникальные. Каждый. Каждый имеет личные интересы. Или — «личные представления о корпоративных интересах». В смысле: о благе божеском. Онуфрий и пять других епископов провели интронизацию Смолятича, следуя «своим представлениям» о благе «корпорации». Константина II отзовут с Руси (в РИ), за несовпадение его «личных представлений» с «линией партии». Поскольку «линия» несколько… вильнула.

Короче: есть «вообще», «они», как вопит Антоний, а есть конкретика, детали, личности. Что даёт люфт. Не «простор для манёвра», а «щель». Для достижения. Вот туда и лезем.

— Они — кто? Они — епископы? Ты. Ты присягнёшь? Да? Нет?

Я напористо тычу в него пальцем. Антоний, бледный, вцепившийся в наперсный крест, повторяет:

— Господи Боже… всеведающий, всемилостивейший… научи и просвети…

— Извини, времени нет. Будет покой — будет время молитвы. Ныне — ответ дай.

Я смотрю в его замученные глаза, неотрывно, не отпуская, уперев указательный палец в его руку, которой он сжимает крест. Пару мгновений он молчит. Потом опускает взгляд, выдыхает:

— Д-да.

* * *

Церковные иерархи в эту эпоху не присягают светскому государю. Они — «отцы духовные». А «отцы» не клянутся в верности «детям». Германские епископы приносят присягу, но только по ограниченному списку своих светских обязанностей. Они — князья, но — церкви. Это одна из причин вековых боданий пап и императоров.

На Руси архиереи не клянутся. Но конкретный Антоний имеет личный опыт. Он, после смерти Свояка, навязал свою клятву черниговским боярам, которые этого не требовали: слово архипастыря — истина. Навязал, чтобы обмануть.

Важно, что у него «язык повернулся», «рука поднялась» принести клятву мирянам. «Перед лицом черниговского тысяцкого и других товарищей торжественно клянусь…». У Антония есть опыт — как это делать, что говорить, за что держаться.

Заставляя церковников принести присягу, я чуть-чуть опережаю время. Через два года следующий Константинопольский патриарх Михаил Анхиал установит обязательность принесения верноподданнической присяги для поставляемого в епископы. Требование Мануила Комнина: все духовные власти, наравне с гражданами, приносят присягу на верность императору. Это чрезвычайная мера охраны царствующей династии закончится с окончанием династии через тринадцать лет.

Кстати, присяга не сработала. Но винить иерархов в измене бессмысленно: в Константинополе всё станет настолько плохо, что не сработает даже присяга неподкупной, веками верной Варяжской гвардии.

До этого архиереи, при представлении государю, ограничивались особой молитвой о его многолетнем, благополучном, мирном внутри и победоносном во вне, царствовании и о сохранении царского престола в его роде до скончания веков.

* * *

Не было бы у нас разговора душевного, его катарсиса с рыданиями на моём плече, его «таксономии», приведшей к маркированию меня лейблом: «посланец божий во плоти», метанойи от надежды… И «да» этого — не было бы.

Не применение ОМП классовой борьбы или воинствующего атеизма, а точечное воздействие на психику. Вот этот «ключевой» человек (Антоний) в отношении вот такого человека (меня) поступает вот так. Следуя не «вообще», а нашим личным взаимоотношениям. Сложившимся в ходе вот таких экстремальных событий — штурма и разорения Киева.

Первенствующий согласен. После него…

— Ростовский своему князю присягнёт. Переяславский — последует за своим князем. И за тобой, как он сделал на Соборе. Смоленский… он — один. Уже не важно. Да и не будут ни Михаил-епископ, ни Благочестник в лоб упираться — побоятся в одиночестве остаться.

— В одиночестве? А если Благочестник своих поднимет?! Ростиславичей всех соберёт? Полоцких? Если они все — против будут?!

Антоний смотрел на меня в крайней тревоге. Кажется, те расклады, та близость новой, куда более кровавой усобицы, которая мучила меня последние дни, стала видна и ему.