Великое [не]русское путешествие - [61]
Проскользнув ужом к парапету, я склонился над бездной, откуда старшие мокрые ребята, невероятно галдя, выводили мокрого младшего.
— Он нашел!!! — услужливо и как-то сразу стали мне переводить старшие товарищи недоутопленника.
— Что нашел? — тоже почему-то по-английски принялись спрашивать близко от меня — и глядя как-то на меня — молодые односельчане.
— О! Что он нашел!!! Он хорошее нашел.
— Вери вэл?
— Очень, вери антик.
— Неужели очень старое?
— Вери, вери старое!
— Какое счастье!
— Да, маленькому бою, сыну Навраки, привалило счастье. Вери большая удача. Хи из лаки![362]
— А можно посмотреть? — сказала несколько нервно большая техасская шляпа. — Что за находка?
— Да, да! Можно, — добро и гостеприимно сказали греки, отвлекаясь на техасца, — вот маленький мальчик покажет вам свою главную удачу.
Техасца и мальчугана обступили загорелые спины.
— Я тоже хочу! взглянуть на удачу, — пискнул я, но меня не услышали. Я, конечно, протиснулся, но все равно ничего не было видно из-за шляпы большого техасца.
И я увидел удачу! «Оба-на» — рявкнуло внутри меня, я запаниковал, тем более что из-за давки я не мог проверить на себе содержимое кармана.
Залихорадило.
«Или на дне мирового океана, — быстро думал мозг, брызгая слюнями и пропуская гласные, — на таинственном дне мирового океана, именно в районе Аргосской гавани хранящего столько тайн, тайно находится цивилизация, продублировавшая шедевр „Юный Александр Великий, усмиряющий лошадь с мыслью, что она таки отвезет его к девкам под добрым всепрощающим надзором старого Аристотеля“. И там, в пучине, все еще валяется докомплектная кобыла, старый мудрец и запчасти к великому Александру, либо… А что, собственно, „либо“? Что „либо“? Так оно и есть!!!»
— Я не могу продать вам мою удачу, — тем временем на довольно уверенном английском объяснял техасцу счастливый юный археолог (техасец, несмотря на ветерок, обмахивался зеленым купюрным веером). — Я не знаю, сколько это стоит в долларах… И папа заругает, если узнает, что я это продал без спроса. Кстати, сэр, вилком сэр, познакомьтесь, вон он — папа. Папа, это — сэр. А это — мой папа, мистер Навраки. Сэр, мой папа, сэр, вам все объяснит, сэр. Олл райт, сэр? На тебе, папа, мою удачу, мою счастливую, меня, мальчика, очень старинную находку…
Ну с глазу на глаз, так с глазу на глаз, вздохнул я, понимая, что приобретение парного произведения старины, не говоря о недостающих фрагментах: гетер, лошади и, какая досада! — старца-философа — откладывается. Учитывая нарастающую интенсивность азартного красного пигмента на челе техасца, хлорофилл зелененьких купюр и спокойное достоинство папы, он же мистер Навраки, которого Навраки я бы легко опознал в аэропорту, когда у меня возникнут таможенные трудности с незаконным провозом моего, нет уж, именно моего Александра Великого, как достояния не предназначенной к вывозу великой античной цивилизации, подлинников Леванта и области.
Увы! Ни моим именем, ни именем Голды Меир, ни именем Навраки никогда не назовут ничего стоящего — слепая судьба безжалостна к великим мира сего, а молва, о, эта молва, а также о, эта память народная! И вообще — о, вся эта ваша история!
Мной не назовут Мертвое море, площадь не назовут, музей истории Израиля не назовут!
Не назовут мной также город Александрию, пароход «Александрос Великос», и Ульянова, брата великого Ленина, не назовут.
А вот мой, пусть и непарный, бюст Александра Великого, человека и парохода, — я подарю. В дар.
В дар всему великому народу Израиля.
Комментарии
«Переселившись в 70-е годы в Израиль, Генделев очутился в социокультурной ситуации, общей для всего нашего поколения. Тогда это была загробная жизнь — вне языка, без укорененности в еврейской духовной традиции, в израильской среде, — и требовалось ее обживать, „утепляя“ своим дыханием новую страну. Всякая молодая культура — а наша израильская русскоязычная культура была именно такой — начинается с поэзии, несущей в себе спасительный заряд упоенного мифотворчества. Генделев превосходно выполнил эту литературно-мифологическую миссию, проистекавшую из внутренних побуждений. Но теперь, с годами, когда к нему пришло признание, а быт стал, наконец, принимать гораздо более комфортабельные формы, он, повинуясь традиции, решил перейти к прозе. И вот то, что в его поэзии было ошеломляющим соединением полярных смыслов, их динамическим взаимопроникновением, в прозе осталось каламбуром как сниженным, земным продолжением все той же попытки согреть и очеловечить этот мир, дружески связав разные его реалии. Его заезд в Россию — минутное возвращение души в прежнее, покинутое ею тело — в тело детства, магически оживленное пассами смеха, арлекиньей свадьбой языков и культур. В этой курьезной встрече таится для него глубокий сотериологический смысл…»
Так писал в послесловии к роману М. Генделева (1950–2009) «Великое русское путешествие» известный израильский филолог и литературовед М. Вайскопф. Действительно, была некая поэтическая логика в том, что одним из первых «русских» израильтян, посетивших Советский Союз по гостевому приглашению, стал виднейший русско-израильский поэт. Логичным было и название романа — эта поездка стала не паломничеством и не возвращением эмигранта в родные пенаты, но именно путешествием «израильского поэта, пишущего на русском языке», как определял себя М. Генделев.
В настоящей книге публикуется важная часть литературного наследия выдающегося русско-израильского поэта Михаила Генделева (1950–2009) в сопровождении реального, текстологического и интертекстуального комментария. Наряду с непубликовавшимися прежде или малоизвестными лирическими стихотворениями читатель найдет здесь поэму, тексты песен, шуточные стихи и стихи на случай, обширный блок переводов и переложений, избранную прозу (мемуарные очерки, фельетоны, публицистику, литературно-критические эссе), а помимо собственных произведений Генделева – ряд статей, посвященных различным аспектам его поэтики и текстологическому анализу его рукописей.
Михаил Генделев. Поэт. Родился в 1950 году в Ленинграде. Окончил медицинский институт. В начале 1970-х входит в круг ленинградской неподцензурной поэзии. С 1977 года в Израиле, работал врачом (в т.ч. военным), журналистом, политтехнологом. Автор семи книг стихов (и вышедшего в 2003 г. собрания стихотворений), книги прозы, многочисленных переводов классической и современной ивритской поэзии. Один из основоположников концепции «русскоязычной литературы Израиля».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ опубликован в журнале «Уральский следопыт» № 9, сентябрь 2002 г.
Когда Карла и Роберт поженились, им казалось, будто они созданы друг для друга, и вершиной их счастья стала беременность супруги. Но другая женщина решила, что их ребенок создан для нее…Драматическая история двух семей, для которых одна маленькая девочка стала всем!
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.