Великий Годден - [38]
Одним январским днем я сидела в этом кафе и смотрела, как дрожащие местные жители спешат домой, и тут мимо окна прошествовал огромный скорбный бассет-хаунд, а на другом конце поводка – надо же! – был Мэл. Я вскочила и стала стучать в окно, он увидел меня, и его лицо просияло.
Он быстро вошел в кафе, топая и потирая руки, чтобы согреть их, и хозяин указал ему на табличку, где было написано: Вход с собаками запрещен, но разве кто мог противостоять упреку в этих влажных коричневых глазах?
– Гомез! – Я была ужасно рада видеть Мэла, но мои отношения с Гомезом были куда проще, и потому я обратилась сначала к нему. Особого энтузиазма он не выразил, но доброжелательно обнюхал меня.
Я встала, и мы с Мэлом какое-то время просто смотрели друг на друга и улыбались. Три года – слишком большой срок для того, чтобы держать камень за пазухой. Ради Хоуп никто из нас не признавался, что мы очень скучаем по нему, но мы скучали. Может, и он по нам тоже.
Я заказала еще чая, и мы сели.
– Хорошо выглядишь, – сказал Мэл, и я поведала ему, что у меня все хорошо, вот только холодно, мое будущее по-прежнему неясно, но у кого оно ясно? Рассказала, чем занимаюсь, где живу, о том, что Мэтти собирается учиться в медицинской школе, а Алекс до сих пор преследует летучих мышей. Рассказала и о последней маминой опере, и о том, что больше никто не ходит в Большое плавание.
После неловкой паузы он спросил:
– А как Хоуп?
Никогда не теряй надежды.
– Хорошо, – ответила я. – Она по-прежнему с Томасом.
Он ничего на это не сказал.
– Ты скучаешь по ней?
Он посмотрел на меня:
– Каждый день и каждый час. Даже сейчас я не очень понимаю, что произошло. Колдовство какое-то, какое-то заклинание. Я проснулся, и оказалось, что мое королевство исчезло. – Мэл покачал головой.
– Произошел Кит Годден. Возможно, пока мы тут с тобой разговариваем, он разрушает новых для него людей.
Мэл пристально посмотрел на меня:
– Я как-то до сих пор существую. Я ранен был, но не упал!
– Шекспир?
– Ай-ай-ай! – сказал он. – Уильям Эрнест Хенли. Девяностые годы девятнадцатого века или около того, так что ты ошиблась всего на несколько столетий. – Он откашлялся: В глухой ночи без берегов, когда последний свет потух, благодарю любых богов за мой непобедимый дух. Бла-бла-бла, и так далее, и тому подобное. Лишенья были велики, и я в крови – но не согбен[6]. Животрепещущее произведение.
– В глухой ночи без берегов. Как мило.
– Вот уж точно не мило. – Он высокомерно нахмурился. Мэл в своем репертуаре.
– Значит… ты не стал бы это повторять?
Он вздрогнул.
– А ты как думаешь? – Затем испытующе посмотрел на меня: – А ты?
Умный старина Мэл.
– Может, и стала бы. Я не слишком хорошо умею говорить «нет».
Он рассмеялся:
– По крайней мере, честно.
Мы пили чай и думали о том, как неосознанно поверили в один и тот же мираж. Постыдные связи.
– Чертов мальчишка, – наконец сказал Мэл.
– Ты когда-нибудь приедешь на побережье?
– Конечно. – И это прозвучало у него как «нет».
– Обещаешь?
– Как Хьюго? – сменил тему Мэл.
– Он замечательный! – Он действительно был замечательным и по-прежнему моим лучшим другом.
– Это хорошо.
Мы еще немного поговорили о том о сем – о Мэтти, Тэм, пьесах, кастингах, художественной школе, политике, – а потом Мэл посмотрел на часы и сказал, что ему пора. Мы оба встали, он обнял меня и отпустил, только когда испугался, что за нашими объятиями последуют слезы. Гомез тоже поднялся на ноги и шумно отряхнулся.
– Скоро мы все соберемся вместе, – сказал Мэл.
– Правда?
– Конечно, – улыбнулся он и ушел вместе с бассетом.
Я минуты две вглядывалась в темноту за окном на случай, если он передумает и вернется, но он этого не сделал, и я позвонила маме, а затем Хьюго, и я совершенно уверена, что мама все рассказала Хоуп. А может, и Хьюго ей рассказал. Встреча с Мэлом была важной новостью.
Больше я о нем ничего не слышала.
Спустя несколько месяцев Хоуп получила открытку от Флоренс Годден. Та все еще жила в Лос-Анджелесе, была «слишком занята» и «так гордилась дорогим Китом», но никто из нас не стал гуглить его.
30
Когда я вспоминаю то лето, эти воспоминания всегда сопровождаются чувством потери чего-то хрупкого и скоротечного, чего-то, чему я не могу подобрать подходящего слова. Мы по-прежнему ходим на пляж и хорошо проводим время, но так, как было прежде, уже не будет.
Хьюго сказал, что у него никогда не возникает желания повидаться с братом.
– Какая разница, что стало с этим ублюдком? – говорит он.
Ну и я не хочу видеть его.
Не хочу.
Определенно, не хочу.
Но я до сих пор помню то лицо и те руки и голос, говорящий мне, что я особенная.
И я все чаще и чаще думаю – а может, он был прав.
«Все изменилось тем летом, когда я приехала в гости к своим английским кузенам. Отчасти так получилось из-за войны, война вообще многое изменила, но я почти не помню жизни до войны, так что в этой книге — моей книге — довоенная жизнь не в счет. Почти все изменилось из-за Эдмунда. Вот как это случилось» «Как я теперь живу» — ее дебютный роман, который сразу стал бестселлером, был переведен на несколько языков, удостоен множества премий, по нему сняли фильм. Это антиутопия, в которой смешиваются мир подростка, головокружительная любовь и война — жестокая, не всегда явная, но от этого не менее страшная.
Мозг Джонатана Трефойла, 22-летнего жителя Нью-Йорка, настойчиво твердит ему, что юность закончилась и давно пора взрослеть. Проблема в том, что он не имеет ни малейшего понятия, как это сделать. Тем более, что все составляющие «нормальной взрослой жизни» одна за другой начинают давать трещины: работа, квартира, отношения с девушкой. А тут ещё брат просит присмотреть за двумя его собаками на время его отъезда. В отчаянных попытках начать, наконец, соответствовать ожиданиям окружающих, Джонатан решает броситься в омут с головой – жениться в прямом эфире перед многомиллионной аудиторией.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.