Великий Годден - [37]

– Я прошу у вас прощения, – провозгласил он почти официальным тоном. – Прошу прощения за поведение моего брата. И за то, что я, оставаясь здесь, напоминаю вам о нем. Мы разрушили все. Ваше лето. – Он помолчал. – И жизнь Хоуп.

Мама обняла его как ребенка.

– Это не твоя вина, – сказала она и твердо добавила: – Жизнь Хоуп не разрушена. Подумать только, она собралась замуж за актера! Но дело кончилось счастливым спасением.

Хьюго, преодолев смущение, продолжил:

– Я знал, что все пойдет ужасно неправильно, потому что вокруг Кита всегда так. Но у меня не получилось остановить его. – Казалось, его лицо осунулось. – Я хотел… думал, что он сделает больно только Мэтти… – Он посмотрел на нее: – Я не хотел сказать «только». Все это имело для меня большое значение. Я пытался. – Его взгляд, обращенный на Мэтти, тронул меня до глубины души, он был полон печали.

– Да, – согласилась Мэтти. – Все нормально, Хьюго. Я ценю твои усилия. Но я в порядке. А что сделано, то сделано.

Я подумала: Шотландская пьеса. Неплохо для разнообразия.

Хьюго выглядел опустошенным.

– В любом случае, – подала голос Тэм, – никто не мог ничего предвидеть.

Это не было правдой. Хьюго предвидел. Он предупреждал меня много раз. И даже если бы он не делал этого, мне следовало понять все самой, но я была так польщена вниманием Кита и так хотела, чтобы оно оказалось настоящим.

Мама предложила отправиться на прогулку, если кто того хочет. Мэтти встала и пошла с ней. Во всей этой неразберихе она не получала того внимания, которое нам следовало бы уделить ей; с грязью смешали не только Хоуп. Но Мэтти переносила то, что произошло, с достоинством, и мы все думали, что пора перестать обращаться с ней как с ребенком.

Разумеется, никто из них не утешал меня. Никто не знал. Только Хьюго, чье утешение приобрело форму дружбы. И вопреки обстоятельствам я утешилась.

Малколм куда-то исчез. В последний раз мы видели его довольно давно. Он сыграл Гамлета, но рецензии были недоброжелательными.

Мы не пошли в театр.

28

Хьюго отказался возвращаться в Лос-Анджелес. Матери он был не нужен, хотя этого нельзя было сказать по ее рыданиям и протестам.

– Я не возражаю, если ты останешься у нас, – сказала мама. Оставайся, и мы будем считать тебя членом нашей семьи, – вот что она имела в виду.

И он вроде как присоединился к нам. Его было невозможно вывести из себя, мы не могли узнать, что он чувствует по тому или иному поводу; вместо того чтобы ссориться, спорить и принимать в споре чью-либо сторону, он просто отстранялся от него. Но он был самым честным человеком из всех, кого я встречала, и мое торжество из-за разоблачения Кита было омрачено тем, что я далеко не сразу поняла, что представляет собой Хьюго.

Роман Мэла с Китом длился недолго. Мэл забрал Гомеза к себе, но ни с кем из нас он не контактировал. Вероятно, ему было ужасно стыдно.

Следующим летом Хоуп жила в доме на берегу одна. Потом, в августе, к ней приехал ее новый друг по имени Томас. Он не был актером; мы решили любить его так долго, как будет любить его Хоуп. Хьюго жил в нашем доме. Мэтти очень много времени посвящала пересмотру своих взглядов на жизнь. Тамсин снова арендовала Дюка. Алекс и папа обнаружили на побережье три вида летучих мышей, которых они там никогда прежде не видели.

Мама покрасила свадебное платье Хоуп в цвет индиго, перешила плечи и надевала его, когда шла в оперу.

Что касается меня, то я рисовала, плавала, общалась с Хьюго. Мы разговаривали о художественной школе и о том, что сможем когда-нибудь сделать.

Когда у меня возникало такое желание, я обозревала берег в подзорную трубу и иногда рисовала то, что видела. Если день был ясным, в поле моего зрения попадали тюлени, лодки под парусами и грузовые суда, я также любила смотреть на сверкающие во время гроз молнии и вертикальные потоки дождя. Видела иногда баклана на фоне неба – черного, с рваными крыльями. А иногда, когда мои глаза были закрыты, передо мной представали обрывки моего будущего. Иногда серебристые, иногда темные.

29

Два года спустя я поселилась в сквоте на юге Лондона. Там не было отопления, почти не было крыши, зато его населяли то и дело сменяющиеся компании моих друзей и друзей друзей, некоторые из которых даже оказывались вполне адекватными. Мы были завзятыми помоечниками, знали, как пользоваться всем бесплатно – транспортом, мебелью, электроприборами, красками. Снимали сливки с забракованных богатств лучших рынков Лондона и питались как короли.

Я научилась водить машину, чинить водопровод и находить бесплатное место в студиях. Зимой же, когда дом отключили от коммуникаций, мы ужасно мерзли. Одевались мы в благотворительных и военных магазинах (австрийские военные брюки на ватине, румынский морской мундир, советские шапки из искусственного меха), потому что они были дешевыми и одежда там была теплой. А в свободное время устраивали демонстрации против правительства.

Я, когда мои пальцы замерзали так, что я их не чувствовала, часто заходила в местное кафе с товарищем по студии; мы сидели там, пили чай и говорили о том, что нужно починить его фургон и поехать на зиму в Испанию, дабы не умереть от холода. Но ничего из этого не имело значения, когда мир начинал казаться местом, в котором может произойти что угодно.