Великий Годден - [16]

Как так получается, недоумевала я, что можно сверять часы по движению кометы и прохождению Земли через ее хвост? Будто это шестеренки в огромных часах, которые никогда не останавливаются. Успокаивающая смена времен года помогала мне легче относиться к жизни на Земле: лето, осень, зима, весна, рождение, рост, смерть.

Ночь была теплой, я повернулась на живот и стала смотреть, как приближается ко мне море, и прислушиваться к плеску воды о бакен. И тут, будто из ниоткуда, в пятидесяти футах справа от меня появились Кит и Мэтти. Я лежала совершенно тихо и злилась на них за то, что они нарушили мое уединение.

Какое-то время они сидели у воды, разговаривали и бросали в море камешки, а потом Мэтти вскочила на ноги и стащила через голову платье. Ее бледное тело слабо светилось в темноте. Сначала она стояла, победоносно вытянув руки, а потом забежала в воду и позвала Кита, который, как мне показалось, сомневался на секунду-две дольше, чем нужно, – он явно не стремился принять ее приглашение. Но наконец он поднялся, медленно расстегнул рубашку, потом джинсы, снял их и не спеша вошел в воду. Я задержала дыхание. Мэтти стояла к нему спиной, вода омывала ее плечи, и наконец он сделал то, что от него ожидали, нырнул и оказался рядом с ней, и я видела лишь, как они, голова к голове, целовались.

Я немного посмотрела на них, ревнуя сверх всякой меры. Разве есть что-то романтичнее, чем поцелуи в море теплой летней ночью?

Чем дольше я оставалась на берегу, тем больше беспокоилась, что луна выглянет из-за облаков и они обнаружат, что я шпионю, пусть и непреднамеренно, и потому встала и пошла домой.

Мама и Мэл все еще тихо беседовали в свете мигающих свечей.

– Эй, дорогая, где ты была? Мы думали, Кит и Мэтти с тобой.

– Я ходила к морю. Одна.

– Может, они с Хьюго? – нахмурилась мама. – Все трое пошли в дом?

Если бы.

– Да какая разница? – сказал Малколм. – Они молодые. Мы тоже когда-то были такими.

– Я не помню этого. – Мама зевнула. – Пожалуй, пора спать. – Она посмотрела на часы: – Если увидишь Мэтти, скажи ей, чтобы шла в дом.

Мэл вылил остатки вина в свой бокал и помахал мне на прощание. Я на секунду замешкалась, и он посмотрел на меня вопросительно:

– Ты в порядке?

Я засомневалась.

– Все хорошо, – наконец ответила я и пошла к себе.

Не знаю, когда Мэтти вернулась. Мама сказала, что, проснувшись в четыре часа утра, заглянула в летний домик и обнаружила дочь, крепко спящую в своей рубашке в цветочек.

Когда около полудня Мэтти ворвалась в гостиную, она сияла от счастья. В каком-нибудь незамысловатом романе все это могло бы стать завершением первой, вызывающей беспокойство, части истории. Но в нашей истории все еще только начиналось.

Позже в тот же день я забрала у Хоуп Гомеза, чтобы прогуляться с ним по берегу моря. Хоуп сказала:

– Мэл учит роль. Бедняга, это плохо сказывается на его характере.

Я ни за что на свете не выучила бы за месяц роль в пьесе Шекспира и не могла представить, что это по силам кому-то другому.

Глядя в окно, я видела на другом конце сада Мэла. Он ходил взад-вперед, взад-вперед и декламировал монолог Гамлета, оживленно жестикулируя. Как-то он сказал нам, что иногда, уча роль, вдруг точно понимает, каков его герой и что он пытается донести до людей.

Неужели про Гамлета этого до сих пор так никто и не понял?

12

Мэл больше не гулял каждое утро с Гомезом, и я взяла это на себя. Гомез лениво приветствовал меня, отрывал голову на дюйм-два от своей подстилки, а затем снова опускал ее в ожидании чего-нибудь съедобного. К тому времени как я, уже поговорив с Хоуп, съедала тост, он опять крепко спал, и мне было жалко его будить, но я будила, называла по имени и поглаживала его уши, пока он не открывал один глаз, затем другой и не вставал на передние лапы. Быть бассетом – значит вести непростое, шумное существование, то и дело колыхаясь всем телом, и при этом быть совершенно неотразимым для окружающих.

Хоуп смотрела на нас, уперев руки в бедра.

– Думаю, когда Мэл удерет от меня с какой-нибудь старлеткой, я обзаведусь милым маленьким уиппетом, – сказала она. А затем, наклонившись, чтобы потрепать Гомеза за уши, продолжила: – Ты очень глупая собака, Гомез.

– Он не глупый, а совершенно волшебный.

– Да уж, с такими короткими лапами ему ничего больше не остается, как быть волшебной собакой.

– Пошли, Гомез, – позвала я. – Нас здесь не любят. – И он потопал за мной, сердито повизгивая.

Я шла по берегу, Гомез семенил следом. Мама, Мэтти и, нехотя, Тэм отправились в магазин для невест и собирались пообедать в городе. Папа был в Лондоне, Хьюго и Кит – бог знает где. Ясно только, что не вместе.

Мы с Гомезом свернули на тропу, идущую от берега, и с трудом потащились по насыпи, параллельной морю. Солнце начало палить, я чувствовала сонливость, и в голове у меня было пусто. Потому я позвала Гомеза, принюхивавшегося к кроличьей норе, немного спустилась с насыпи, примяла траву и легла.

Трава была высокой, и нас можно было увидеть, только сойдя с насыпи в том же самом месте, что и мы. Горячее солнце нагрело землю, а с моря дул холодный ветер. Гомез трижды повернулся вокруг себя, сел и сразу же закрыл глаза. У него было тело большой собаки, которое успокаивающе грело мой правый бок. Какое-то время я полузакрытыми глазами смотрела на море, затем совсем закрыла их и стала прислушиваться сквозь дрему к куликам, крачкам и плеску волн.