Великий день инков - [24]

— Тумаяуа не хочет есть, — смущенно сказал он. — Тумаяуа отдаст рыбу белолицему брату.

Олесь с восторгом изобретателя, добился наконец желаемого эффекта в своем механизме, закричал:

— Тумаяуа! Ха-ха-ха! Тебя зовут Тумаяуа! А меня — Олесь! — Он схватил растерянного туземца за плечи и радостно подскочил. — Ты — Тумаяуа, а я — Олесь. — Тумаяуа! Тумаяуа!

Индеец улыбнулся. То, что он сказал свое имя и этим нарушил священную заповедь своего племени, видимо, уже не беспокоило его. Мальчик в нежно-голубой рубашке окончательно покорил его душу.

К индейцу подошел Крутояр.

— Послушай, Тумаяуа, — сказал он осторожно. — Ты будешь нашим другом, мы будем твоими друзьями. Хочешь?

Туземец выпрямился и поднял гордо голову. Вороньи волосы ровными прядями ложилось ему на плечи. Глаза его светились радушием и добротой. Но свою дружбу он отдавал белым естрангейро как великий дар. И их дружбу принимал как равный. В стоящей позе его, в соколином взгляде темных глаз светилось нескрываемое чувство самоуважения.

— Я буду вашим другом! — Сказал он твердо, будто выносил кому-то суровый приговор. Приложил к груди обе руки и быстро опустил их вниз.

Опять пошел дождь. От грома стонало небо. Высокая пальма на берегу пригибалась к воде, словно оплакивала свое одиночество.

И тогда среди монотонного шабрения капель путешественники услышали голос капитана Пабло. Он будто летел из густых джунглей.

— Пожар! На "Виргинии" пожар!

Все сбежались к капитану. Он стоял крайне растерянный. С его шляпы стекали дождевые потеки. Пабло непрестанно крестился.

— Смотрите, сеньоры. Да защитит меня святая дева Аточская — вышел я на нос, когда что-то как бабахнет на той проклятой "Виргинии» — и дым из трюма. Эй, Сильвестр! Скорее отчаливай!

С "Виргинии" действительно валил дым. Очевидно, внутри суденышка бушевал пожар.

Страх прибавил Пабло решимости. Он стремглав бросился в рубку и налег на руль.

Дождь рассекал дым, рвал его, прижимал к воде. Изредка рыжие пряди наплывали на "Голиаф", и тогда казалось, что пожар уже перекинулся на его палубу.

Фернандо стоял у правого борта и подбирал веревку.

"Голиаф" начал осторожно, задним ходом отходить на середину реки, оставляя у берега горящее судно. Встретившись на одну ночь, корабли расставались навсегда. Медленно удалялась, уменьшалась "Виргиния". Дымовые флаги над ней таяли с густым туманом дождя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГАНКАУР КАРАЕТ СВОЕГО СЫНА

Двадцать шесть одинарных и пять двойных пирог стояли в небольшой бухте, спрятанные от посторонних глаз. В пирогах сидели индейцы племени апиака, держа в руках луки и копья, и ждали своего вождя.

Солнце уже клонилось к закату, но было жарко и душно. Густой лес дышал томной жарой. Две высокие пальмы, словно жаждали прохлады, высоко поднимались к бесцветному тропическому небу.

Люди апиака были невысокого роста, плечистые, осторожные, с небольшими перьями в ноздрях носа.

— Ганкаур! — Изо всех сил закричал с высокой пальмы дозорный.

Сразу же все воины, сидевшие в пирогах, вскочили со своих мест и, повернувшись лицом к входу в бухту, замерли.

И вдруг дикий крик радости рассек окружающую тишину:

— Ганкаур! Ганкаур!

Пирога вождя медленно вошла в бухту. Кроме Ганкаура, в ней сидело еще двое молодых воинов. Один греб, второй держал над вождем опахало из пальмовых листьев.

Между своими охранниками Ганкаур выделялся удивительно светлым лицом и гордой осанкой головы. Сразу можно было догадаться, что вождь — не индейского происхождения.

— Где Саукьято? — грозно спросил Ганкаур, приближаясь в своей пироге к воинам. — Где мой сын Саукьято?

Лицо Ганкаура омрачилось, в его больших глазах вспыхнули искры гнева. Индейцы, как бы оправдываясь, заговорили между собой. Какой-то воин показал вождю на берег. Там, под пальмами, лежал в густой траве сын Ганкаура Саукьято. Это был тот самый юноша, который при таких странных обстоятельствах встретился на "Голиафе" с Олесем. Казалось, он был мертв. На его бледном лице не проступало никаких признаков жизни.

Отец вышел из пироги и приблизился к сыну. Продолговатое лицо его выдавало грусть.

— Кто нашел тело Саукьято? — спросил он через минуту, несмотря ни на кого.

Воины, уже выскочили из пирог, заговорили наперебой. Кто-то стал доказывать, что это он нашел потерявшего сознание Саукьято и принес в бухту. Другие возражали. Разве не они вытащили полуживого Саукьято из воды в тот момент, когда дух Курукира хотел забрать его сердце.

Над гладью реки раздались крики гнева и возмущения.

— Молчать! — прикрикнул на индейцев вождь.

Он медленно опустился на колени и обеими руками схватил юношу за плечи. Слегка потряс его. Теперь он был не Ганкауром, и не вождем грозного племени апиака, а только отцом. Легкое движение бровей Саукьято вызвало в Ганкаура безудержную радость.

— Смотрите! Смотрите! — закричал он, с надеждой глядя на воинов, которые плотным кольцом окружили его. — Он живой!

— Живой, живой! — закричали воины, проникнутые одним желанием: хоть чем-то угодить своему грозному вождю.

Наконец Саукьято пришел в себя. Поднял голову и обвел всех затуманенным взглядом. Перед его взором еще дрожало розовое марево, через которое проступало озабоченное лицо отца. Юноша улыбнулся и положил худенькую руку отцу на плечо.