Великие заговоры - [8]

Между тем многие благородные македоняне, в особенности близкие родственники Пармениона, узнав о пытках, которым подвергается Филота, страшась (и не без оснований) древнего македонского закона, по которому родственники замыслившего убийство царя подлежали казни вместе с виновным или виновными родичами, частью покончили с собой, частью бежали в горы и пустыни. Лагерь македонян был охвачен ужасом, пока царь, узнав о волнениях, не объявил, что отменяет своей волей закон о казни родственников виновных. Хотел ли Филота прекратить свои мучения правдивыми показаниями или ложью, ибо одинакова была бы участь и солгавшего, и сознавшегося, во всяком случае он сказал: «Вам известно, что отец мой был очень дружен с Эгелбхом, убитым в последнем сражении. Именно он стал главным виновником нашего несчастья. От него пошли все наши беды. Узнав, что царь велел почитать себя сыном Зевса, он страшно разгневался и сказал: «Неужели мы будем признавать царем того, что отказался от своего отца Филиппа? Мы все погибнем, если допустим такое. Отныне будем считать, что у нас нет больше царя, мы потеряли его и живем под властью тирана, невыносимого ни нам, смертным, ни бессмертным богам. И неужели именно мы приложили руку к созданию бога, который теперь, пренебрегая нами, тяготится советами смертных? Опьяненный счастьем и успехами походов, он, безумец, думает лишь о том, чтобы возвеличить одного лишь себя, хотя и знает, что вся его божественность замешана и возвеличена на нашей крови. Не будем же ждать, подвергая себя еще большему риску и более тяжким унижениям. Освободимся от надменного и безумного владыки. Этим мы освободим и вселенную от тирана, угнетающего ее, и сами возведем себя в ранг богов. Эх! Да и кто смог бы жить долго под властью извращенного человека, сумевшего погубить своих самых близких родственников и так и не отомстившего за смерть своего отца?» Таковы были гневные речи Эгелоха на пиру. На заре же следующего дня меня позвал отец. Он был расстроен и заметил, что и я печален, ибо услышанное взволновало нас. Чтобы узнать, говорил ли Эгелох в опьянении или у него были более важные причины, мы решили встретиться с ним. Он вскоре пришел и еще раз повторил сказанное за обедом, добавив, что, если мы пожелаем возглавить заговор, он будет нашим самым верным сторонником; если же задумаем остаться в стороне, то и он больше никому не скажет о своем замысле. Отец мой Парменион дал себя соблазнить этим планам, но в тот момент они показались ему несвоевременными: Дарий был еще жив и нужно было подождать с исполнением намеченного. Нам же хотелось убить Александра не ради себя, а ради персидского царя, а приносить Дарию такой великий дар казалось безумием. Но если бы Дарий погиб, то в награду убийцам Александра досталась бы вся Азия, весь Восток. Таков был принятый нами план. Его одобрили и скрепили взаимными клятвами. О Димне же я ничего не знаю, но теперь мне уже не принесет пользы то, что я не участвовал в его преступных деяниях».

Палачи снова приступили к пыткам и, ударяя копьями по лицу и глазам несчастного, заставили его сознаться и в сговоре с Димном. Он рассказал, что заговорщики опасались, как бы Александр не задержался в Бактрии, а семидесятилетний Парменион, возглавлявший армию и хранивший большую казну, неожиданно не умер и у Филоты больше не было бы ни повода, ни возможности убить царя. Поэтому он торопился осуществить свой план как можно скорее. Отец же его, Парменион, к замыслу сейчас не причастен, а если ему не верят, то он готов новыми пытками подтвердить правдивость своих слов. Допрашивавшие Филоту решили между собой, что сказанного вполне достаточно, и поспешили к царю. Александр велел назавтра Же огласить показания преступника, а самого его принести в свои покои: несчастный не мог ходить. Спустя короткое время ввели еще одного подозреваемого по имени Деметрий. Рядом с ним стоял тоже только что введенный молодой воин Калис, которому Филота кивнул и знаком просил подойти. Когда Калис, смутившись, отступил в тень, Филота еле слышно произнес: «Ты допустишь, чтобы Деметрий лгал, а меня вновь подвергли пытке?» Калис побледнел и молчал. Македоняне подумали, что сын Пармениона решил оклеветать невиновного, ведь имя юноши не назвал ни Никомах, ни сам Филота во время пытки. Однако вскоре Калис сам во всем сознался. Тогда все названные Никомахом были по данному царем знаку побиты камнями. Александр избавился от очень серьезной опасности, хотя Пармениона и Филоту, его первых друзей, можно было осудить только при явных уликах и ясных свидетельствах их виновности, иначе возмущение охватило бы все войско. Итак, впечатление от этого дела было двоякое: пока Филота отрицал свою вину, пытки казались верхом жестокости и немилосердия по отношению к другу царя, но после признания несчастным его вины он не вызвал сострадания даже среди своих близких.

Но и царь македонян не снискал себе чести и славы завершив это важное дело. Он продемонстрировал явное желание погубить Филоту, безусловно замышлявшего заговор против него, но именно в это время и казавшегося всем, и бывшего в действительности в значительной мере более невиновным, чем преступным. Александр уподобился варварам, рассматривая подозрения в качестве веских доказательств и тем самым отступая от всех классических норм уголовного права, даже тех, которые существовали на его родине в те времена. Царь ничего не мог убедительно доказать своим воинам, и в самом деле, вина Филоты вплоть до самой пытки была совершенно недоказуема. Создается впечатление, что, воспользовавшись случаем, Александр решил избавиться от неугодного ему человека, который давно уже ему не нравился, потому что не сгибал колен перед «сыном Зевса». Какая преступная слабость в столь великом человеке! Но все же следует признать, действуй Александр Великий справедливей и великодушней, он непременно пал бы жертвой действительно постепенно развивавшегося и крепнущего заговора. Так что можно сказать, что явное беззаконие и несправедливость помогли ему нанести упреждающий удар и сохранить тем самым жизнь и власть.