Век перевода. Выпуск 1 - [21]

В стане у Мосоха я ютился.

Увы, зачем я долго упрашивал

Врагов свирепых, — время упущено:

Что толку звать бесчинных к миру,

Ныне злодеи к войне готовы.

ЯКОБ МИХАЭЛЬ РЕЙНХОЛЬД ЛЕНЦ (1151–1192)

ОДА ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВУ ЕКАТЕРИНЕ ВТОРОЙ, ГОСУДАРЫНЕ РОССИЙСКОЙ

К той, что правды полна, света и мудрости,

Но не хочет принять честь поклонения,

Лавр кровавый сложив, учит неистовых, —

Пусть летит к тебе песнь моя.

Чтоб тебе посвятить образ оплаканный —

Сквозь полночный кошмар молний змеящихся,

Там, где кровь залила поле цветущее

В это время погибели.

Вся убранством весны пышно одетая,

Лоб и стан свой тогда дивно украсила

Ты, о Муза, когда ярко на образе

Заблистала слеза твоя.

Войны, пышность убийств ты взненавидела,

Голод прочь прогнала. Молишься ль Господу —

Меч из рук Аваддон выронит с трепетом

По молитве заступницы.

Нет, не верю, что он может украсть тебя.

Смех, подобный сему, слышать — и зверствовать?

Разве можно убить образ Всевышнего —

Катарину — бестрепетно?

Мать вселенной, живи! Благо народное

В темной, тихой ночи молит неистово:

Ты, чья милость равна Божией милости,

Как ты можешь быть смертною?

Вижу в Духе твой склеп, в черное убранный,

Крест безмолвный над ним траурно высится,

Эхом в воздухе плач носится горестный

Между морем и берегом.

Старец в ужасе рвет волосы редкие,

И седины его падают клочьями.

Трижды с трепетом гроб чтит целованием,

Троекратно взывает он:

«Та, что жизнь мне дала, зря мне дала ее.

Тот, кому я дал жизнь, зря был на свет рожден.

Жить не стоит нам, сын, если умершею

Катарину нам зреть дано».

ДЖОН КЕБЛ (1792–1866)

ПЕРВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ПОСЛЕ ДНЯ СВ. ТРОИЦЫ

И поразил Иисус всю землю… и всех царей их: никого не оставил

(Нав.10:40).

Где та земля, что молоком и медом

Нас утолит, как Бог обетовал?

Повсюду вместе с избранным народом

Пронесся здесь огня и крови шквал;

Подобны кедрам и дубам

Тела погибших всюду там.

О, горделивый град Иерихон!

Трубой Навина ты приговорен.

Не место здесь для милых пасторалей

И для прогулок томных под луной.

Беспечных снов на фоне чудных далей.

Игры теней веселых в летний зной…

Мы на развалинах живем,

И всё страшнее с каждым днем

Осознавать, что мы разбили стан

На той земле, где правил Ханаан.

Но где покой и мир душе мятежной,

Где неба синева и солнца свет,

Когда всё Божество в любви безбрежной

Приемлет нас в спасительный завет?

И милости тройной венец

Готов для молящих сердец —

Он Троицей воздвигнут на века,

Его дарует нам пронзенная рука.

«Итак, христианин, тебе по праву

Земля принадлежит, владей же ей», —

Как часто мы готовы на расправу,

И оттого наш путь еще мрачней:

Ведь с каждым днем всё круче вниз

Нас гонит жизни резкий бриз;

Безрадостен и горек этот век:

Хоронит Мальчика усталый Человек.

Раскрой нам очи, Солнце нашей жизни,

Чтоб нам увидеть Твой прекрасный мир!

Даруй нам обрести покой в отчизне,

Где Ты нам приготовил брачный пир.

Развей улыбкою весны

Все наши беды, словно сны,

И не позволь нам у руин рыдать, —

Пусть к башням вечности ведет нас благодать.

Марина Гершенович >{10}

ГЕРТРУДА КОЛЬМАР (1898–1943)

СЕРДЦЕ

Я шла сквозь лес. Плоды

сердец на ветках зрели:

и те, что, болью налиты, алели,

и те, что недозрелы и тверды.

Чуть выше головы,

свисая, трепетали;

я ощутила тяжесть их и дале

оставила звенеть среди листвы.

Одно я сорвала —

пурпурно-зрелый слиток,

венок из маргариток

вокруг него сплела.

И ритм его живой

внезапно осознала:

сочилось сердце ало

горячею смолой.

Сквозь кожуру рвалось,

с надтреснутой губою, —

сердечко голубое,

что в муках родилось.

ВЕДЬМА

Одна луна взойдет, другая станет тенью.

Неразличимы дни, и жизнь моя проста.

О драгоценный лик, тебя венчает пенье:

синицы синей трель и черного дрозда.

Дрозд черно-бархатист, напев его разумен,

а флейты голос чист во тьме и невредим.

Лесная дева, знай, среди замшелых гумен

сбегается зверье к источникам твоим.

Коричневы их лбы с растущими рогами…

А у ночей твоих

павлинья красота цветет в редчайшей гамме,

и шепот или крик колеблет их.

Рептилий изумруд. И россыпь насекомых

вкруг лезвия ножа уклейки золотой.

Упадок летних сил в зеркальных водоемах,

и тишина приходит на постой.

Владения мои! В путь отправляюсь дальний;

я волхвовать могу, могу колдуньей быть.

Да будет сад цвести и зреть орех миндальный

и алое вино, коль захочу я пить.

Прозрачная земля, от жажды умираю!

Ты зреешь… Силы дай, чтоб я смогла понять,

как ручку повернуть у врат тяжелых рая

и снова в том саду под деревом стоять…

МАША КАЛЕКО (1907–1975)

ИНТЕРВЬЮ С САМОЙ СОБОЙ

Я в городе невзрачном родилась,

где церковка, два-три ученых сана

и крупная больница (как ни странно —

«психушка»), что за годы разрослась.

Я в детстве часто говорила «нет».

В том радости для близких было мало.

Я и сама бы, право, не желала

такую дочь произвести на свет.

В одну из многих войн училась в школе.

Я рассуждала так в двенадцать лет:

«Не будет войн, наступит мир без бед», —

о совершенном думая глаголе.

Учителя признали мой талант,

засим образование мне дали.

Мы слова «сокращение» не знали,

когда нам выдавали аттестат.

Учителя нам ставили отметки,

заботились об уровне юнцов,

стараясь в жизнь нас выпустить из клетки…

опала я в бюро, в конце концов.

Я день-деньской на службе пропадала,

работала почти что задарма.

А вечерами что-то сочиняла

(отец решил, что я сошла с ума).