Век перевода. Выпуск 1 - [13]

А чужак с реки лежал, привалясь к бюсту красотки Лу.

Вот и вся история: на нее глядел я во все глаза.

Допился ли гость до синих чертей? Не скажу ни против, ни за.

У судей, наверное, много ума, — но я видел: в спешке, в пылу,

Целуя, обчистила чужака красотка по имени Лу.

КРЕМАЦИЯ СЭМА МАК-ГИ

Навидались дел, кто денег хотел,

Кто золото здесь искал;

Тут въявь и всерьез въелся в жилы мороз —

Сказанья полярных скал;

Но поди опиши ночь в палярной глуши —

Господи, помоги! —

Ту ночь, когда средь Лебаржского льда

Сжег я Сэма Маг-Ги.

Нешто гнали враги теннессийца Мак-Ги, что хлопок растил испокон, —

Узнай-ка поди; но Юг позади, а впереди — Юкон.

Сэм искал во льду золотую руду, повторяя на холоду,

Мол, дорогой прямой отвалить бы домой, твердил, что лучше в аду.

Сквозь рождественский мрак упряжки собак на Доусон мчали нас.

Кто болтает о стуже? Льдистый коготь снаружи раздирал нам парки в тот час.

На ресницах снег, не расклеишь век, да и ослепнешь совсем;

Уж чем тут помочь, но всю эту ночь хныкал один лишь Сэм.

Над головой стихнул вьюги вой, над полостью меховой;

Псы поели в охотку, звезды били чечетку, и Сэм подал голос свой,

Он сказал: «Старина, мне нынче — хана, думаю, сдохну к утру;

Вспомни просьбу мою в ледяном краю после того, как помру».

Полумертвому «нет» не скажешь в ответ; а Сэм стонать продолжал:

«Пуще день ото дня грыз холод меня — и в железных тисках зажал.

Но лечь навсегда под покровом льда… Представить — и то невтерпеж;

Счастьем или бедой, огнем иль водой — поклянись, что меня сожжешь».

Смерть пришла на порог — торговаться не впрок, я поклялся: не подведу:

И утро пришло, но как тяжело пробужденье на холоду!

Сэму виделась тропка у плантации хлопка где-то в стране родной:

А к ночи Мак-Ги отдал все долги, превратился в труп ледяной.

Дыхание мне в той гиблой стране ужас перехватил,

Обещанье дано — его все одно нарушить не станет сил;

Труп к саням приторочен, торопись иль не очень — не об этом в итоге речь,

Покорствуй судьбе, долг лежит на тебе: что осталось — то надо сжечь.

Моги не моги, а плати долги, у тропы — особая власть.

Проклинал я труп, хоть с замерших губ не позволил ни звуку пасть.

Ночь темна и долга, и собаки в снега протяжное шлют вытье,

Укоряя меня кружком у огня: не сделано дело твое.

Вливался мой страх в этот бедный прах, тянулись дни и часы,

Но я, как слепой, шел всё той же тропой; оголодали псы;

Надвигалась тьма, я сходил с ума, жратва подошла к концу,

Я место искал, он — щерил оскал; и стал я петь мертвецу.

И добрел я тогда до Лебаржского льда — попробуй, не очумей!

Там намертво врос в ледовый торос кораблик «Алиса Мэй».

Я на Сэма взглянул и тихо шепнул, хоть был заорать готов:

«Черт, операция! Будет кр-ремация — высший-из-всех-сортов!»

Я взялся за труд: вскрыл полы кают, котел паровой зажег,

Даже увлекся: насыпал кокса, не иначе — Господь помог;

Ох, было дело: топка взревела, такое заслышишь — беги!

Я в горячей мгле схоронил в угле тело Сэма Мак-Ги.

Я решил, что не худо прогуляться, покуда тлеет покойник в дыму;

Меркло небо во мраке, завывали собаки, быть поблизости — ни к чему.

Всюду снег и лед, но горячий пот на лбу смерзался корой;

Я долго бродил, но котел чадил и в небо стрелял порой.

Сказать не могу, как долго в снегу длился тяжелый гул;

Но небо врасхлест посветлело от звезд — и я вернуться рискнул;

Пусть меня трясло, но себе назло я сказал: «Ну, вроде пора —

Догорел твой друг!» — и открыл я люк, заглянул в потемки нутра.

Я-то парень неробкий, но в пылающей топке Сэм спокойно сидел внутри:

Улыбаясь слегка, он издалека крикнул мне: «Дверь затвори.

Здесь тепло весьма, но кругом зима — как бы снегу не намело:

Как в минуту сию, лишь в родном краю было мне так же тепло».

Навидались дел, кто денег хотел,

Кто золото здесь искал;

Тут въявь и всерьез въелся в жилы мороз —

Сказанья полярных скал;

Но поди опиши ночь в полярной глуши —

Господи, помоги! —

Ту ночь, когда средь Лебаржского льда

Сжег я Сэма Маг-Ги.

БАЛЛАДА О ГРОБНИЦЕ ЛЕНИНА

Это слышал я в баре у Кэйси —

Савецкаво парня рассказ,

Что свалил с Лубянки для горькой пьянки

И сумел добраться до нас,

От кровавой звезды уволок во льды

Шрам да выбитый глаз.

Ленин спит в саркофаге, реют красные флаги, и трудяги, к плечу плечом,

Словно крысы, входя, ищут нюхом вождя — прощаются с Ильичом.

Смотрят пристально, чтоб бородку и лоб в сердце запечатлеть,

Вобрать до конца в себя мертвеца, который не должен истлеть.

Серые стены Кремля темны, но мавзолей багров,

И шепчет пришлец из дальней страны: "Он не умер, он жив-здоров".

Для паломников он — мерило, закон, и символ, и знак, и табу;

Нужно тише идти — здесь спит во плоти их бог в хрустальном гробу.

Доктора в него накачали смолу для покоя людских сердец,

Ибо если бог обратится в золу, то и святости всей конец.

Но я, тавариш, нынче поддал… и открою тебе секрет,

Я своими глазами это видал — других свидетелей нет.

Я верно служил Савецкай стране — чекистом и палачом,

Потому в живых оставаться мне всё одно не дадут нипочем;

Тех, кто видел такое, не оставят в покое, будь сто раз себе на уме,

За это дело только расстрела я дожидался в тюрьме.

Но сумел сбежать, а в себе держать больше тайну я не могу;

Бородой Ильича поклянусь сгоряча, разрази меня гром, коль солгу.