Век кино. Дом с дракончиком - [76]

Во внезапной паузе на миг вообразилось: высотка с «Иллюзионом», продутый ветрами мост в густом желто-фиолетовом сумраке, в свирепой ноябрьской слякоти; обезображенный труп в ледяной воде — центральный символ, к которому стягивались нити воображения, пронизывающие пространство столичного пятачка — место преступления… Актер-любовник глубоко и мрачно задумался.

— Почему при совершении сделки не присутствовал Дмитрий Петрович?

— Что?.. А, сделка была заключена раньше, осталось деньги передать. Митька же накануне свалился в подагре, сильный приступ, лежал дома.

— Надо мне в вашу фирму наведаться. Вы утверждаете, что Алеша не имел к ней отношения. Может, имела Марина?

— В каком смысле? — В его взгляде (как тогда в зеркале) промелькнула бессильная враждебность. — А то вы не знаете!

— Чего я «не знаю»? О чем вы?

— Да, так… тяжело, тоска, — вырвалось признание. — Я пошел.

— Минутку! Два слова о ваших компаньонах.

— У меня один.

— А Марк?

— Казанский улетел в тот же вечер, двадцать восьмого, рейсом в восемь тридцать. В Южную Америку.

— Один?

— В Шереметьево отбыл под охраной.

— Под охраной?

— Ну, он увез мои деньги. Плата за акции.

— Сколько?

— Коммерческая тайна.

— Но она отражена в документах?

— Все отражено, все законно.

— Так сколько?

Серж взглянул затравленно и отрывисто рассмеялся.

— Двести тысяч долларов.

— Недурной капиталец вы за годы гласности спроворили.

— Завидно?

— Еще бы. (Тон между нами становился все нервознее… и рыжеволосая Даша глаз не сводит.) Марк действительно улетел?

— Боря посадил его на самолет.

— Боря? Наш студент?

— Студент — слишком большая роскошь на нынешнем историческом этапе. Время от времени он у нас подрабатывает в охране.

— Ах да, он же спортсмен, натренирован. Во сколько они с Марком отбыли?

— В шесть, в седьмом.

— Вы остались со своим адвокатом?

— Он тоже вскоре ушел. А я еще дождался факса из Америки.

— Значит, с шести часов алиби у вас нет?

— У меня есть все. Объясните же, зачем вам сдалось это следствие?

Боковым зрением Валентин уловил, как шевельнулась кружевная занавеска, лицо покачнулось, словно подало знак.

— Сдалось. О мотивах пока умолчу.

— Понятно.

— Ну так — алиби.

— Если понадобится — его засвидетельствует наша уборщица. Она убиралась до девяти, мы с ней вместе вышли, закрыли контору.

— Боря уже не вернулся?

— Вернулся после нас из Шереметьева, ночь отдежурил.

Бизнесмен вдруг развернулся и пошел к воротам. Валентин бросился следом.

— Сергей Александрович! Вам ни о чем не говорят такие цифры: три тысячи девяносто пять?

Остановился, обернулся. На посеревшем, но все равно красивом молодом лице — острый, даже хищный интерес.

— Повторите!

— Три тысячи девяносто пять.

— Не говорят. Горе вы сыщик. Откуда взялись эти цифры?

— Марина бредила… в ночь после похорон.

Бизнесмен едко усмехнулся и ушел. Валентин выскочил за ним на улицу: быстро удаляется, вот скрылся за углом с пивным подвальчиком, где, по-видимому, папа Пчелкин пил свое последнее пиво. Воскресные прогулки по Бульварному кольцу… Кого-то он видел на Рождество… старика, длинные седые волосы, брел понуро, согнувшись… Валентин завернул в роковой переулок. Под праздным фонарем (почему-то горящем в бледном воздухе — мелкий бес зажег знак погибели) снег уже замел все вчерашние следы, кровь; высоко в эркере смутно и недвижно зеленело рождественское дерево. Смотреть на него было почему-то неприятно — вот-вот задрожат темно-зеленые веточки от «красной руки». Зеленый камень… Валентин усмехнулся… Да, даже магический «философский камень» должен быть направлен чьей-то зловредной рукой. «Мы там два раза встречались». Но коли «встречались» — почему «запомни»? Марина сестре соврала?

Он вернулся во двор. Лицо в окне. Они какое-то время смотрели друг на друга.

Страх на кладбище

В прихожей заливался телефон.

— Что у вас творится? Никто не открывает дверь, не отвечает на звонки!

— Боря, вы сюда приезжали?

— Конечно, черт возьми! Что с ней?

— Она спала. По-прежнему не говорит. А я какое-то время отсутствовал.

— Вы ее там бросили?

— Я врезал новый замок в ее комнату.

— Хорошо, еду.

— Давайте я к вам. — Надо повидать юношу в естественной, так сказать, среде, в домашней.

— Опять одну оставите?

— Возьму с собой, не волнуйтесь.

Они поехали в Измайлово. Даша на заднем сиденье то ли задремала, то ли задумалась с закрытыми глазами. Поехать с ним она согласилась нехотя, полдня проспала, никого в квартире не видела, ничего «такого» не слышала (в гостиную вообще не входила). Очнулась вдруг как от толчка, прочитала его записку («из своей комнаты по возможности не выходи»). Разумеется, не послушалась, пошла на кухню: они с Сержем в заснеженном дворике. Даша была какая-то другая, не «ночная» (заряженная энергией), а как будто вся сжалась от смертной тоски. Между тем для него все решилось в тот момент, как она выглянула в окно в бедных зимних цветах. Он внезапно понял, что может расстроить загадочный замысел и победить «дракончика», потому что полюбил ее (наверное, еще тогда, в майский полдень, когда упал янтарный гребень, а она не заметила, а он не понял). Конечно, захотелось ему немедленно доложить о своем открытии, но Валентин поостерегся — не к месту и не ко времени! — только мысленно дал клятву вести следствие крайне осторожно — на тот случай (не может быть, но все-таки…), если она с точки зрения закона замешана.