Век кино. Дом с дракончиком - [77]

Даша не хотела никого видеть, точнее, ей было все равно (на эту ее апатию Валентин и рассчитывал, желая переговорить с «поклонником» наедине). Он оставил ее в машине в начале проспекта из обветшалых, спящих в садах дач и сквозь плавно опадающие хлопья прошел в бревенчатый домик, где Борис с бабушкой занимали две комнаты; в «Боренькиной» вишневый ковер в цветах косо пересекала шпага — как свидетельство благородных досугов; чудом уцелевшее в войне «всех против всех» — «старое, но грозное оружие».

— Вы же обещали привезти…

— Она в машине, никого не хочет видеть.

— Меня не хочет?

Борис бросился вон, но вскоре вернулся один, встревоженный, злой, энергичный — словом, готовый к бою. Они сидели в студенческой старомодной комнате, а за стенкой ходила бабушка, готовя чай. «Блеск и нищета» жилищ коммерсанта и студента вызывали, по русскому обыкновению, симпатию к последнему.

— Боренька, приглашай гостя, чай готов! — старческий, но бодрый голос за дверью.

— Бабушка, попозже, ладно? У нас разговор. Что вы от Даши узнали про убийство?

— Не торопитесь, все своим чередом. Мне известно, что двадцать восьмого ноября вы дежурили в фирме «Страстоцвет».

— Было дело.

— И отвезли Марка Казанского в Шереметьево.

— Да.

— Никаких происшествий по дороге, вы никуда не заезжали?

— Никуда.

— Странно. У Казанского было с собой двести тысяч долларов — пай Сержа.

— Сколько? — искренне изумился Боря.

— Двести тысяч. Он бы не смог улететь с такой суммой за границу.

— Я не подозревал… — Боря задумался. — За Марка не переживайте, крутой делец. Он встретился с кем-то в толпе.

— С кем?

— Я не обратил внимания, сразу ушел. И уехал.

— Во сколько вы прибыли в аэропорт?

— Точно — в девятнадцать сорок, помню на электрических часах.

— Вот как… — Валентин кивнул. — Примерно в это время милиционер обнаружил «волгу» Алеши с пятнами крови на сиденьях. А когда вы вернулись в фирму, то Сержа уже не застали?

— Нет.

— Однако, по его словам, он покинул «Страстоцвет» в девять.

— Я не сразу вернулся — заезжал к Дмитрию Петровичу.

— Зачем?

— На прощание Марк продал ему свой «мерседес». Я поставил машину в гараж и поднялся к нему отдать ключи.

— Он действительно был болен?

— Наверное. — Боря пожал плечами. — Лежал в халате.

— Один?

— Я никого не видел, но квартира, знаете, не однокомнатная.

— О чем вы говорили?

— Ну, о чем… о Южной Америке, о марках, о «мерседесе»… как я Марка довез. Обычный разговор.

— И вы поехали в контору.

— Своим ходом, на троллейбусе. Ну, подремал до утра.

— Когда вы узнали про Алешу?

— На другой день. Даша позвонила: он не ночевал дома. Марина в больнице. Они с ума сходили.

— Вам известно, что накануне у Марины была встреча с кем-то на станции «Арбатская». И Даша ее сопровождала.

— В первый раз слышу! — Юноша помрачнел. — Она скрыла… Почему?

— Ее попросила сестра.

— И вдруг открылась вам?

— Ситуация изменилась. Ясно? Близкие погибли.

— Может, она вам и о вчерашнем вечере рассказывала?

— Даша сохранила разум и память, просто голос пропал. Я задаю вопрос — она пишет в тетрадке ответ.

— Что же произошло?! — воскликнул Боря в нетерпении, вскочил со скрипучего кресла и прошелся по комнате.

— Вырисовывается примерно так. В шесть часов сестры поехали на Арбат за обновками. Марина вернулась раньше и застала кого-то в квартире.

— Может, сама впустила?

— Похоже, у него есть ключ.

— У кого?

— У «дракончика», так я этого господина прозвал. Сегодня из переулка Серж в эркере видел нечто странное… Даша вроде бы спала.

— Что? Что видел?

— Красную руку, раздвигающую ветви елки.

— Красную? — Боря побледнел — чистое, привлекательное юностью лицо на густо-вишневом фоне ковра. — Почему красную? В крови?

— Может, перчатка. В общем, промелькнуло красное пятно.

— Что он делал в переулке?

— Пришел… зашел… не знаю. По Бульварному кольцу любит гулять по воскресеньям… обожатель Марины. Во сколько сегодня вы приезжали к Даше?

— Я не входил, мне не открыли.

— Во сколько?

— Часов в одиннадцать. Нет у меня красных перчаток.

— В переулке были?

— Нет, нет! — Он поднял руку в оригинальном жесте, словно защищаясь в поединке на шпагах. — Ну, Марина кого-то застала. И… зачем он пришел в квартиру?

— За святым Граалем. — Валентин усмехнулся; юноша глянул исподлобья, отвел глаза. — Между ними разыгралась ужасная сцена — и не в первый раз. Это уже было: двадцать восьмого ноября бесследно исчезла фаянсовая ваза.

— Помню, — прошептал Боря, — в прихожей на подзеркальнике.

— Тогда Марина отделалась сотрясением мозга. Вчера — смерть. Боря, вы их знаете уже третий год… Кого можно заподозрить? Сержа?

— Да ну… а впрочем… я бы его не исключал.

— Поставим вопрос иначе: кого боялась (или любила) Марина так, что предала мужа?

— Откуда мне знать!

— Вспомните ее слова: «Скоро меня поминать будете. Он меня зовет».

Боря с трудом усмехнулся.

— Женские суеверия. Души умерших на том свете заняты более весомым делом — собственным спасением.

Валентин заметил рассеянно:

— На сороковой день мытарства окончены, обитель выбрана: Эдем или ад. Но мы отвлеклись. Не кажется ли вам, что в такой суеверной форме может выражаться чувство вины?

— Вполне. Нет, конечно, — поправился Боря, — в убийстве мужа она не участвовала, но, наверное, оказалась невольно замешанной.