Вегетарианка - [31]

Раздраженно потирая лоб, он сказал:

– У меня к тебе просьба.

– Ну, рассказывай.

– Быстро не получится. Давай поедем в твою студию. Это, кажется, совсем рядом?

– Пешком минут пять… Но зачем?!

Сангвиник по темпераменту, П. повысила голос, желая тут же услышать ответ. Энергичность, свойственная женщинам с сильной натурой, временами тяготившая его, сейчас вдруг показалась даже приятной. Захотелось обнять ее. Но это заворошились старые чувства, иногда, невзирая ни на что, щемившие душу, и только. Как костер, куда подлили масло, в нем пылала страсть только к одной женщине – сестре жены, которую он только что отвез в ее квартиру.

– Жди, – сказал он в дверях, когда она повернулась к нему. – Жди и ничего с собой не делай. Я скоро вернусь.

После этого он помчался к единственному человеку, способному создать рисунок необходимого уровня, знающему его нагое тело, готовому, может, и всего один раз, но выполнить его срочную просьбу.

– Какое счастье, что у мужа сегодня ночная работа. Случись это вчера, не знала бы, как и выкрутиться.

П. вошла в свою мастерскую и зажгла свет.

– Вот, смотри, это эскизы, о которых я только что говорил.

Протянутый альбом она рассматривала с неподдельным любопытством, очень внимательно.

– Как интересно! Просто удивительно. Я и не знала, что ты так работаешь красками. Однако…

Поглаживая острый подбородок, П. продолжила мысль:

– …это не похоже на твои прежние работы. Ты на самом деле сможешь это выставить? Ведь тебя же обзывали «майским священником»[10]. Ты походил на праведного священника, непреклонного святого отца… И мне в тебе это нравилось.

П. пристально смотрела на него поверх очков в роговой оправе.

– И ты, дорогой, тоже решил измениться? Но не слишком ли круто ты повернул? Хотя, конечно, кто я такая, чтобы судить, хорошо это или плохо.

Не желая вступать с ней в дискуссию, он молча начал раздеваться. Слегка удивленная, П. тут же покорно взялась за палитру и развела краски. Выбирая кисть, проговорила:

– Давно не видела твоего тела.

К счастью, П. не улыбалась. Даже если бы П. улыбнулась просто так, без всякого умысла, он бы воспринял ее улыбку как жестокую насмешку.

Старательно, неторопливо П. водила кистью по его телу. Кисть была холодной, ее прикосновения, щекочущие и в то же время покалывающие, напоминали ласку, настойчивую и действенную.

– Я сделаю так, чтобы не был заметен мой стиль. Ты же знаешь, я тоже любила цветы и много их писала… В твоих эскизах чувствуется огромная сила. Я оживлю их.

Когда П., наконец, произнесла: «Кажется, все», – было далеко за полночь.

– Спасибо.

Он поблагодарил ее, дрожа всем телом. Мерзнуть пришлось долго.

– Здесь нет зеркала, а так хочется показать тебе. Жалко, что нет.

Он посмотрел на огромные красные цветы, написанные на трясущихся от озноба груди, животе, ногах.

– Мне нравится. Ты написала лучше, чем я.

– Не знаю, придется ли тебе по душе картина сзади. Мне показалось, в твоих эскизах главное внимание уделено именно виду сзади.

– Должно быть хорошо. Ведь писала ты, мастер!

– Я сделала все, чтобы подстроиться под твой стиль, но ничего не поделаешь, моя рука слегка чувствуется.

– Спасибо тебе большое.

И тут П. впервые улыбнулась.

– Сказать по правде, когда ты раздевался, я слегка возбудилась…

– И что?

Торопливо натягивая на себя одежду, он ответил, не задумываясь. Надел джемпер, чуть-чуть согрелся, но тело было по-прежнему напряженно.

– А сейчас ты почему-то такой…

– Какой?

– Что-то не так. Твой облик с цветами по всему телу… вызывает какую-то жалость. Раньше я ничего такого к тебе не испытывала.

П. подошла ближе и застегнула верхнюю пуговицу на рубашке.

– Но хоть один поцелуй-то подаришь? Раз уж вызвал меня в такое позднее время.

Не дожидаясь ответа, она прижалась к его губам, пробуждая воспоминания о сотнях прошлых поцелуев. Ему показалось, что он сейчас расплачется, он не знал, то ли воспоминания тому виной, то ли дружеская привязанность, то ли страх перед чертой, которую он скоро собирался перейти.

* * *

Было уже так поздно, что он не стал нажимать на кнопку звонка, а тихо постучал. Не дожидаясь ответа, повернул ручку. Как он и предполагал, дверь была открыта.

Он вошел в темную комнату. Через лоджию, отделенную от комнаты стеклянной перегородкой, пробивался свет уличного фонаря, и какие-то предметы различались. Но вдруг нога наткнулась на тумбочку для обуви.

– …Ты спишь?

Аппаратуру для съемки, принесенную в обеих руках и на плечах, он оставил в прихожей. Разувшись, сделал несколько шагов в сторону матраса и увидел в темноте ее нечеткий силуэт. Она приподнялась и села в постели. Даже в полумраке он разглядел, что на ней нет одежды. Поднявшись во весь рост, она сделала несколько шагов навстречу.

– Свет зажечь?

Слова еле вырвались из пересохшего горла. Раздался тихий ответ:

– Пахнет приятно. Запах краски.

Он застонал и стремглав бросился к ней. Забыв об освещении, о съемке, обо всем. Страсть полностью поглотила его.

Рыча, он уложил ее на простыню. Губами хватая то ее рот, то нос, он одной рукой сжимал ее грудь, другой расстегивал пуговицы на рубашке. Последние нижние пуговицы рванул так, что они оторвались вместе с тканью.