Ведьмоловка - [10]

— А это мы ещё па-асмотрим, — отрубил Миха и первым двинулся к автобусу.

* * *

В салоне автобуса было тепло. Миха откинулся на коричневую спинку сиденья и уставился в окно. Стекло затуманивали бесчисленные капельки. Миха протёр среди них смотровое окошко сначала скомканным платком, а потом рукой, после чего вытер сырые пальцы об джинсы. Но капельки так и остались на своих местах, не позволив ничего разглядеть. За окном темнела неизвестность.

Рядом беспечно посапывал Павлик. В затылок дышали Борис и Валерка. Миха оглядел салон ещё раз, сжав в потном кулаке металлическую пятёрку и приготовившись отстаивать свой проездной. Кондуктора в салоне не обнаружилось. Салон пустовал. Только на ближней парочке кресел, развёрнутых против движения, развалился непонятный мужичок. Худой. На удивление низенький. Одетый в тёмные заштопанные брюки с сальными пятнами и пиджак, бывший когда-то малиновым. Его малюсенькие колючие глаза изучали потолок.

Миха подобрал вытянутые ноги под кресло, а то как соскочит этот коротышка, да обступает немытыми сапожищами новёхонькие «Пумовские» кроссовки. Автобус ехал без остановки. «Едет, едет, — с раздражением подумал Миха, — куда-то ещё приедет?» Водитель не делал никаких объявлений, словно и не было его в кабине. А мужичок доверия не вызывал.

«Когда не знаешь, лучше спросить,» — смутным воспоминанием прозвучал голос Валерки. «Ладно, — решился Миха, — чего там. Спрошу.» В конце концов он чувствовал себя здесь самым старшим. А старший должен знать, куда они едут. А пока Миха знал только то, что они всё дальше и дальше уезжают от дома.

— Извините, пожалуйста… — начал Миха, решив быть культурным.

— А чего ж, извиняю, — добродушно улыбнулся мужичок. Но из-за улыбающихся губ показались острые зубки, а злые глаза так и впились в Миху, словно примеряясь, куда ему можно вонзить толстую вязальную спицу.

— Этот автобус едет до ведьминого леса? — Миха перешёл к делу, отбросив все ненужные предисловия.

— А ты угадай, — заупрямился мужичишка и осклабился.

У Михи от злости аж кулаки зачесались. Он погладил пальцами левой руки костяшки правой и искоса посмотрел на мужичка, проверяя впечатления. Несмотря на свой малый вес и рост, мужичишка ничуть не испугался.

— А ты стукни, стукни! — веселился он.

Миха едва сдержался. Всё-таки перед ним дядька, а не первоклассник какой-то. А мужичок вскочил и принялся весело отплясывать на креслах. То на левом поскачет, то на правое перепрыгнет.

— Ну, — разочарованно прогудел мужичишка, словно уверился, что ничего Миха в этой жизни не знает и не умеет.

И Миха вдарил. Кулак пробил обивку так глубоко, что Миха сквозь треснувший кожезаменитель почувствовал дырчатую пластину, на которую клеится губчатая масса.

— Э! — махнул мужичок обеими руками, признавая полную Михину непригодность. — Мазила! Гляди, да над тобой же все смеются!

Миха гневно обернулся.

Его друзья сотрясались от смеха, вызванного Михиной неуклюжестью.

Борис смеялся негромко, как взрослые. Его смех напоминал и не смех вовсе а покашливание. Смех Валерки походил на визг молодого поросёнка, выбравшегося из тёмного и душного свинарника под открытое небо и возвещавшего миру своё явление. Павлик смеялся звонко, заливисто. И этот смех показался Михе самым обидным. Он сузил глаза и вдарил повторно. Только на этот раз его костяшки ощутили не железную пластину, а дрогнувший подбородок.

* * *

Павлик мигал глазами часто-часто, словно собирался зареветь, но сдерживался из последних сил.

— Ты чего? — недоумённо произнёс Борис, стараясь отодвинуться, насколько это позволял узкий промежуток между креслами.

— А неча ржать было, — грубо сказал Миха и развернулся, чтобы третьим ударом сокрушить гнусного мужичонку. Но вредный субъект куда-то запропастился. Ни следов на сиденье, ни волоска. И даже обивка кресла снова была целым-целёхонька.

— Кто ржал-то? — робко спросил Валерка. Смеха у него не было ни в одном глазу. Павлик продолжал мигать.

— Да вы все! — прикрикнул Миха и отвернулся к окну.

— Во ни фига себе, — негромко сказал Борис, словно разговаривал сам с собой. — Сидел человек тихо-мирно, спал, кажись, а потом р-р-раз — и в физию заехал.

Миха не ответил, он прильнул к стеклу, силясь разглядеть сквозь миллионы капель хоть что-нибудь определённое.

Павлик прекратил мигать и сгорбился. Миха не смотрел на него. Павлик не смотрел на Миху. Под ногами покачивалась чёрная, испещренная кругляшками резина пола, запылившаяся у швов. Миха перестал быть другом, теперь его следовало бояться. Подбородок побаливал, но Павлик боялся потрогать его и проверить, всё ли там цело. Ему нестерпимо хотелось пересесть от Михи, хотя бы через проход, на одиночное сиденье. Но Павлик боялся встать и пересесть. Ему казалось, только поднимись, как протянется Михина рука и безжалостно рванёт его обратно. Потерял Павлик свободу. Теперь он мог лишь украдкой поглядывать туда, где ему так хотелось очутиться.

На пятый взгляд желанное место оказалось занятым. Там устроилась особа того возраста, когда невероятно затрудняешься в определениях: то ли ещё тётенька, то ли уже старушка. Она представляла водянистое, полупрозрачное существо, наполненное тускло-жёлтым сиянием. Её волосы то ли были уложены в странную причёску, то ли их закрывал бугристый платок. Лицо, испещренное то ли волнами, то ли морщинами, кривилось от жалости к Павлику. Павлик чувствовал эту жалость и тянулся всей душой к этому, единственному неравнодушному существу, которое могло его пожалеть.