Вечный Жид - [4]

Агасферош пошел на кладбище вместе со всеми и бормотал вполголоса каддиш — ту самую молитву, которую читают, кладя усопшего в могилу. Рыдания душили его, но он держался, чтобы не выдать себя…

Когда же все разошлись, а расходятся на еврейских похоронах быстро, он вернулся к могиле, бросился на землю, стал царапать ее ногтями и почти в голос завыл, протяжно и безысходно, по-волчьи… Умерла еще одна его кровиночка…

И вот тут он задумался о своей судьбе. Он вспомнил, как Яхве проклял Каина за убийство Авеля и обрек его на мученье вечной жизнью… А собственно, не сам ли Яхве был виноват в этом убийстве? Ведь если и волос не падет с головы, не будь на то воля Божья, то как же могла без воли на то Божьей пасть вся голова? Значит, разрешил? Более того, не направил ли сам руку Каина? А потом за это же еще и наказать невинного? А чего стоит этот дурацкий вопрос: «Где брат твой?» На всей земле всего-навсего четверо людей обитают — Адам с Евой да два их сыночка, а он и не уследил? И это спрашивает Всевидящий и Всемогущий? А о чем же говорить сейчас, когда по земле расплодились миллионы каинов и авелей? Или же ты, Боже, водишь всех нас за нос — и никакой ты вовсе не Всемогущий?

Так что же, Иешуа — тот, который называл себя Божьим Сыном, — тоже проклял его, как его Отец — Каина, и обрек Агасфероша на вечную жизнь? Не зря говорят, яблочко недалеко от яблоньки падает… Каков Отец, таков и Сын…

А где же милостивость ваша, про которую ежедневно талдычат прихожанам прислуживающие вам священники?

* * *

Решил Агасферош, что переедет поближе к своим внукам: в Йерушалайме уж узнать его никто не сможет, а он хоть поживет по соседству со своими внуками и внучкой, которые сами уже обзавелись детьми… Но внуки, если вы их не пестуете, не умиляетесь сначала их забавными шалостями, а потом не учите их уму-разуму, остаются чужими… Ну, а если они Агасфероша даже и не знали вообще, то о каких отношениях могла идти речь!

Агасферош прожил в Йерушалайме до тех пор, пока не проводил к праотцам последнего своего внука… Но он заметил, что эти утраты не были для него столь болезненны, как потеря его собственных детей. Это были уже чужие люди, связанные с ним только через его собственное сознание: никакие естественных чувств привязанности и любви между ними не существовало да и не могло существовать…

А правнуки и вовсе были Агасферошу неинтересны, а когда они взрослели, потом старели, то вызывали у Агасфероша только лишь странное чувство, напоминающее панический страх…

* * *

И Агасферош, наконец, покинул Йерушалайм и пошел скитаться по свету… Он не жил нигде больше двадцати, от силы двадцати пяти лет на одном месте: как только его дети достигали взрослого возраста и заводили своих детей, он исчезал с горизонта своей семьи…

А там все начиналось с начала… Агасферош был красив, и женщины льнули к нему. Здоровому мужчине нужна была женщина, и он себе не отказывал в любви или хотя бы в близости с женщиной, хотя и понимал, что все такие отношения ничто по сравнению с тем, что было у него с его первой и единственной женой…

Сначала любовные приключения его даже забавляли, он получал истинное удовольствие от каждого молодого женского тела, льнувшего к нему. Но постепенно он остыл… Даже не остыл: у него просто пропало ощущение новизны, неожиданности общения. Он заранее знал, что любая «она» ему скажет в ответ на его ласку, как «она» поведет себя в момент первой близости, как «она» начнет захватывать «бразды правление» в свои руки… Нет, конечно, каждая женщина была по-своему индивидуальна, но число типов различных женщин было весьма ограничено.

Жизнь его была однообразно разнообразна: мелькали лица, мелькали города и страны, мелькал год за годом, мелькали века.

Иногда ему начинало даже мерещиться, что на жизненном пути ему опять попалась та первая и желанная, которую он любил много-много лет назад… Да-да! Опять те же глаза, та же улыбка… Все вроде бы то. Но женщина начинала говорить и он с ужасом от нее отшатывался: это была не она, не его возлюбленная Бет-Шева! Да и не могла эта женщина быть Бет-Шевой…

Память у него была хорошая, но от этого становилось еще страшнее… Он помнил все-все, но чаще всего мысли его обращались к годам его той, давней жизни. И от этих воспоминаний ему становилось болезненно пусто и жутковато…

Все в его жизни повторялось, не было никаких серьезных перемен. А ведь жизнь — это как раз и есть перемены, неожиданный поворот судьбы, познание чего-то нового… Без этого жизнь становится мучительной пыткой. Так, наверное, ощущают себя неизлечимые больные, лежащие в больничной палате с пригашенным блеклым светом, когда их не тревожат внешние звуки, когда отключение сознания чередуется с медленным пробуждением. И так идет день за днем… Время теряет свой смысл… А что такое жизнь? Это душа, распростертая во времени…

* * *

Да, самое страшное — это ощущение одиночества… Прошло уже лет пятьсот, наверное — Агасферош сбился со счета… Да и зачем считать нескончаемое? За эти полтысячелетия много промелькнуло людей, были среди них и хорошие, и добрые, но все равно они были чужими. Было много милых, нежных и красивых женщин, которые беззаветно любили Агасфероша… Но все это было не то. Он все равно возвращался в своих мыслях к своей единственной… Бат-Шева… И чаще возникал в его сознании не образ ее, а какая-то теплая эмоциональная волна, приливавшая каждый раз к его сердцу, когда он вспоминал ее. И еще две его дочурки — Хана и Елишева. Они так и остались в памяти его маленькими девочками. Иногда, когда он думал о них, его вдруг какой-то черной молнией погружало во мрак воспоминание о том, как их хоронили, а он стоял в стороне, боясь подойти и попрощаться с ними…