Вечный огонь - [28]

Ледокол флажками марсового сигнальщика передал слова привета каравану судов, попросил следовать за ним. Он налегал массивной, высоко поднятой грудью-килем на ледовое покрытие, ломая, топил его, крошил на мелкие крижины. Низко сидящей, раздавшейся вширь кормой разводил ледовый лом по сторонам, оставляя за собой просторную полосу чистой воды.

…Моряки-подводники прилетели в Тикси ночью. Их поселили на ледокольном судне «Семен Челюскин». Когда они еще спали, судно ушло в море, чтобы встретить караван и привести его в порт. Потому проснувшимся гостям-подводникам показалось, что они прибывают в Тикси морским путем.

Николай Черных стоял на баке, глядя во все глаза на приближающийся неведомый берег. Вот проплыл мимо остров с круто ломанными боками, оставшись за кормой справа. Вон там, прямо по курсу, у подножия горы, прилепился поселок. Уже стали различимы крупные желтые здания порта. Террасой повыше расположились похожие на них строения. Еще дальше и еще выше бурели темные кубы деревянных жилых построек в один и в два этажа. Сопка, раскинувшаяся амфитеатром, определила черты поселка. Справа и слева от жилых массивов пустынная рудая земля, изрезанная разломами, круто сбегающими вниз. В теневой стороне разломов ярко белел застаревший снег.

В порту — у причалов и на рейде — густая толчея судов. Медленно двигались по стенке порта краны. Наклоняя ажурные клювы, они выуживали грузы из трюмов, поднимали их на невидимых паутинах-стропах, относили далеко на берег. На рейде суда разного достоинства, разной окраски: желтые, зеленые, бурые, оранжевые. И все это виделось намертво вмороженным в бело-ледяную просторную подставку.

Николай Черных смотрел на вершину пологой сопки, над которой зависало чистое солнце, на сверкающе-белые лоскуты снега во впадинах и не верил, что все это видит наяву. Якутия, Тикси, море Лаптевых… Думал ли он когда о них? Так, может быть, вскользь вспоминал перед экзаменом по географии, не больше. Зачем они ему? Что они для него значили? Никогда не предполагал, что его дорога проляжет здесь. И почему именно здесь? Мало ли бухт, мало ли портов и на севере и на юге? Почему на его пути должна лежать именно Тикси — холодная, забытая богом страна? Интересно, сколько же отсюда до его Семипалатинска? Где он, Семипалатинск, — теплый, благословенный край, и переселенческая слобода, что раскинулась по равнине близ города? Даже не верится, что они существуют на свете. По такому времени лежат они, обдуваемые палящим суховеем. Пожухлые травы, побуревшие листья. Опустевшие поля уже чернеют зябью, кое-где высятся золотые скирды соломы, пахнет яблоками, подсолнечным маслом, перекисшим творогом. Горчит во рту от дурманного приторного запаха сухого болиголова. Когда-то он срезал на пустыре трубку его полого — от сустава до сустава — ствола, выталкивал палочкой ватную сердцевину. Брал в рот рябую скользкую фасолину, прикладывал трубочку из болиголова к губам, выстреливал фасолиной в затылок Нюськи — младшей сестры. Она кривила рот и не от боли, скорее от обиды, тянула по-овечьи:

— Ма-а-а!..

Мать разгибала спину над корытом, поправляла сползающий на глаза платок, грозилась:

— Вот я тебе!

Дедушка Мартын, опираясь на держак лопаты, покачивал седой головой, пытался пристыдить:

— Здоровило такой! Скажу батьке, он из тебя дурь разом вытряхнет.

Кольку бранят, а ему до щекотки радостно. Почему так?..

Отец все где-то на бригадах да на совещаниях. Сквозь сон услышишь, как мать откидывает крючок двери, впуская его в дом. Утром продерешь глаза, а его уже и след простыл. Только горчинка тронет за сердце: обида, что ли, может, тоска? Слишком мало видится с отцом, всегда испытывая жажду побыть с ним. Почему так тянет к отцу? Нюська, та, понятно, к мамке липнет: девчонка! А Кольке охота к отцу притулиться. То пиджак его накинет на плечи, словно невзначай, то сапоги примеряет. В старой отцовской фуражке — еще фронтовой, офицерской, с лакированным козырьком, — бывало, целыми днями бегал…

Дудка вахтенного вернула Николая Черных к реальности. Переливисто засвиристела, человеческим голосом повелевая:

— Начать утреннюю приборку!

К полудню на «Семен Челюскин» пожаловали шефы — представители комсомола Якутии. Их встречали на причальной стенке замполит подводной лодки Степаков и секретарь комсомольского бюро Яша Урусов. Яша — старшина первой статьи, он из пятой боевой части, как и Николай. Якут, коренастый, большеголовый, крупнолицый, с широко посаженными в косых разрезах век глазами. Родом Яша из поселка Сунтары, что на реке Вилюе, притоке Лены. Еще при швартовке посмотрел было Николай Черных в крупные, каштанового цвета глаза Яши, оживленно забегавшие в узких щелках, и подумал: «Кому край света, кому край родной».

Секретарь обкома комсомола Светлана Никина кинулась к Яше, обняла. Она знала его еще до службы. Урусов работал инструктором горкома в Мирном, в городе, где добывают алмазы.

— Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга! — К замполиту Степакову подошел секретарь Тикси-Булунского райкома комсомола Борис Дегтярев.

Замполит показал рукой на трап.

— Проходите, дорогие шефы. — Тут же спохватился: — Почему вас так мало?