Вечный огонь - [24]

Шрифт
Интервал

Чуб у него какого-то не пойми-разбери цвета. Когда был маленьким, часто приставал к матери с вопросом:

— Ма, какой я — черный или русявый?

— На глине замешенный, — улыбчиво отвечала мать.

— Как на глине?

— Пегий.

Позже убедился, приглядываясь к себе в зеркало: действительно пегий.

Анатолий Федорович любовался буйством красок, текучим многолюдьем, разноголосым базарным гомоном. Бродил бездумно, вдыхал родные, знакомые с детства запахи. Изредка, когда мать окликала его, подходил к ней, брал из ее рук купленный товар, относил в машину и снова возвращался.

Провожая его взглядом, мать хвалилась женщинам, которые по такому случаю густо обступали ее, ловили каждое слово:

— Подарков привез — не дай бог сколько!

Тетки завидовали:

— Надо же!..

— И одеться, и обуться, и приукраситься есть чем!.. — продолжала не без гордости.

— Счастливая!..

— Правда ваша, счастливая, не таюсь. Только замечаю ему: сынок, зачем так много всего, что же я его, в гроб с собой возьму?

— Тю на тебя! — отмахивались женщины. — Что ты плетешь?

— Гля, какая старуха выискалась!

— Да тебя еще под венец можно ставить!..

Довольная Мостова отрицала похвалы:

— Наговорили, ей-бо! Вашими бы устами…

А когда собрались ехать домой, когда уже все уложили как следует: что в багажник, что на дно салона сзади, что спереди, себе под ноги, чтобы не разбить или не рассыпать чего, к машине подошел высокий сутуловатый старик — дядя Прокоп.

— Здорово, племянничек! Каким ветром?

— Северным, дядь, заполярным.

— Твоя можара? — показал глазами на машину.

— Семейная.

— Молодец!.. Подвезешь дядю родного? — Шумно выдохнул, вислые его усы, седые, с желтоватым подпалом, зашевелились.

Анатолий Федорович поспешно обошел машину, открыв правую заднюю дверцу, показал на сиденье:

— Приглашаю!

— Уважил, уважил. Сразу видно: путный человек!

У дяди Прокопа в руках был почтовый посылочный ящик, весь в острых, незагнутых гвоздях, и мешок с бидоном для постного масла. Он сперва кинул небрежно на заднее сиденье фанерный ящик, затем поставил бидон в мешке, сам задержался, мастеря закрутку с самосадом.

Мать смотрела на все вольности родича и закипала от негодования. Ей уже мерещилось, что ящик своими длинно торчащими гвоздями пропорол нарядные чехлы на сиденье, из бидона пролилось масло, разойдясь темным широким пятном по цветастому полотну.

— Прокоп, — окликнула.

— Слухаю тебя, — дымя цигаркой, отозвался дядя.

— Ты бы поаккуратнее: не на бричку садишься. Мог бы свою амуницию и на пол поставить.

— А что такое? — удивился Прокоп.

— Чехлы извозишь!

— Черт с ними, новые справим! — как о своих, сказал Прокоп. — Так я говорю, племянничек?

— Садитесь.

Прокоп ввалился в машину боком, отодвинув пустой, глухо загудевший бидон.

— Паняй! — скомандовал, дыхнув дымом в затылок заскучавшей старухе.


Уже и не вспомнить ей, когда еще было такое радостное застолье. Да все мирком, да все ладком. И внучка ласковая, и невестка услужливая. И парить и жарить помогали, столы накрывали, гостей встречали-привечали. Даже просили ее:

— Вы, бабушка, посидите, отдохните, без вас управимся.

Но как же тут усидеть, коли ноги сами носят то туда, то сюда: то в погреб, то в кладовку, то в сарай, то в клетушку. И одно надо, и другое необходимо, и третье требуется. Оно, конечно, не грех бы все переложить на плечи невестки, а самой посидеть на диване рядом с сыночком, погладить бы его взявшуюся ранней сединой голову, положить ему на грудь ладонь. Может, и отошла бы душой, отогрелась. А то ведь годами одна-одинешенька, поговорить не с кем, разве что с котом и собакой. Люди — каждый в своих делах и печалях, кому пожалуешься, если у них своей жали достаточно. Чаще всего так и ходишь одна, перемогаешься, в себе самой все глушишь. Потому, видать, там, внутри, все черным стало, будто сажа осела на стенках. А теперь, когда и так хорошо, и так светло от приезда дорогих гостей, теперь и народу понашло, даже не знаешь, куда и как посадить.

Один стол взяли у соседей да своих два составили. Стулья, табуретки, скамьи собрали. У стены положили на две опоры вершковую доску — царское сиденье. Там женщин разместили: они не курят, им не вставать, не выходить во двор с цигарками. Добыли необходимое количество и ложек, и вилок, и стаканов. Получилась ладная застолица.

— Ну, слава богу, — сказала сама себе хозяйка, — все как у людей. — И посмотрела выразительно на сына: мол, ты здесь хозяин, ты самый большой человек — гордость села, тебе и первое слово.

Анатолий Федорович принял материнское благословение, встал, широким жестом пригласил начинать праздник.

— Бабоньки, красавицы наши ненаглядные, угощайтесь, как говорится, чем богаты, тем и рады. И вы, мужики, не отставайте: что на столе — все ваше.

Женщины заулыбались, застеснялись, обмахиваясь платочками или давя их в кулачках, загалдели обрадованно:

— И-и-и… Натоль Федорович, вы скажете так скажете!

Мужчины степенно закхекали, вставляя свое многозначительное:

— Как же!.. Человек кое-где побывал, кое-чего повидал, научился обхождению.

Хозяин добавил уже сидя:

— Спасибо вам, что пришли! Спасибо, что не забываете мою матушку, не оставляете ее в беде…


Еще от автора Михаил Матвеевич Годенко
Минное поле

Роман «Минное поле» рассказывает о героизме моряков-балтийцев, проявленном во время Великой Отечественной войны; о том, как закалялся и мужал Михаил Супрун, паренек из украинского села, и тех испытаниях, которые ему довелось пройти.Впервые роман выходит в полном объеме, включая и третью книгу, написанную в 1962 году.


Зазимок

В романе «Зазимок» Михаил Годенко воспевает красоту жизни, труд, мужество и героизм, клеймит предательство и трусость; четкая черта проведена между добром и злом.Язык романа — светел и чист, фразы ясны и метафоричны, речь персонажей образна и сочна.


Потаенное судно

Читатель хорошо знает стихи и прозу Михаила Годенко. В эту книгу вошли два его романа — «Каменная баба» и «Потаенное судно». В «Каменной бабе» повествуется о двух поколениях крестьянского рода, мы узнаем о первых коммунистах приазовского села. В центре второго романа — образ Юрия Балябы — яркого представителя советской молодежи. Читатель узнает много нового о нашем Северном Военно-Морском флоте, о трудной жизни наших моряков, готовых в любой момент выступить на защиту родного социалистического Отечества.


Рекомендуем почитать
Сердце помнит. Плевелы зла. Ключи от неба. Горький хлеб истины. Рассказы, статьи

КомпиляцияСодержание:СЕРДЦЕ ПОМНИТ (повесть)ПЛЕВЕЛЫ ЗЛА (повесть)КЛЮЧИ ОТ НЕБА (повесть)ГОРЬКИЙ ХЛЕБ ИСТИНЫ (драма)ЖИЗНЬ, А НЕ СЛУЖБА (рассказ)ЛЕНА (рассказ)ПОЛЕ ИСКАНИЙ (очерк)НАЧАЛО ОДНОГО НАЧАЛА(из творческой лаборатории)СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ:Заметки об историзмеСердце солдатаВеличие землиЛюбовь моя и боль мояРазум сновал серебряную нить, а сердце — золотуюТема избирает писателяРазмышления над письмамиЕще слово к читателямКузнецы высокого духаВ то грозное летоПеред лицом времениСамое главное.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.