Вечерний свет - [62]

Под низким потолком горела одна-единственная лампочка. Воздух был такой спертый, что казалось, будто ты дышишь через плотную повязку, которую так и хочется сбросить. Млотек с ходу принялся излагать мне свой план. Он сводился к тому, чтобы попробовать к вечеру добраться до площади Мурановского, где находились наши основные силы и где мы, может быть, разживемся патронами. Я с трудом слушал его. Мы опустились на ящики у стены, здесь все сидели на ящиках. К нам сразу подошли дети с голодными глазами на исхудалых, покрытых испариной лицах и стали с любопытством разглядывать наше оружие. Вдоль стен в трагически неподвижных позах застыли смутные фигуры здешних обитателей. Некоторые из них вскакивали и как одержимые безостановочно кружили по комнате, то и дело меняя направление.

Бункер гудел от приглушенных разговоров, прерываемых лишь ненадолго одним и тем же тусклым от усталости голосом, призывающим соблюдать тишину.

— Эти, со щупами, вполне могут быть где-то совсем близко, — услышал я слова Млотека.

Я не отозвался. Невидимая рука положила мне на колени ломоть хлеба, и я, закрыв глаза, принялся жевать, а пот градом катил по моему лицу. В тяжком полусне мне грезилось, будто нахожусь я на подводной лодке, зарывшейся носом в песок, и вместе с другими тупо ожидаю конца, не пытаясь спастись и не питая надежд на помощь. Потом я все же открыл глаза и стал наблюдать за детьми, которые, сбившись в кучку, о чем-то таинственно шептались и возбужденно жестикулировали, очевидно, играя в какую-то игру, одну из тех игр, которые дети способны затевать в любое время где-нибудь во дворе или на лестничной площадке. Я заметил, что они сгрудились возле вентиляционного люка, который с помощью колена печной трубы сквозь толщу развалин выходил на поверхность. Когда ветер дул в нужную сторону, через этот люк в подвал проникала слабая струя свежего воздуха. Волосы у детей слиплись и закурчавились от пота, они с жадностью втягивали воздух бескровными губами, стараясь протиснуться поближе к люку.

— Мы ловим воздух, это такая игра, — сказал тоненький детский голосок в ответ на чей-то неразличимый в общем гомоне вопрос.

— А сейчас я пью шампанское, — перебил другой ликующий голос — и слышно было, как его владелец шумно, с наслаждением задышал.

Лязг роликов по рельсу отвлек мое внимание. В луче дневного света, ворвавшегося внутрь, на секунду возникла передо мной людская масса, заполнявшая бункер, — потные, жмурящиеся на свет лица двухсот пещерных жителей. Какой-то человек втащил внутрь раненого, и бетонная плита за их спинами вновь задвинулась.

— Он сбежал с перевалочного пункта, — сказал спутник раненого, и тот опустился на ящик рядом с нами, тяжело привалившись к стене. Потом он двинулся в глубь бункера, и я слышал, как он спрашивал у всех, нет ли здесь врача. А я вновь обрел нечто такое, что отвлекло мои мысли от этого места, где от жары и духоты всеми овладевал страх. Раненый начал рассказывать, шепча мне чуть ли не в самое ухо. Я протянул ему свою фляжку, в которой еще оставался глоток воды. Лица своего соседа я совсем не видел. Он не жаловался, не говорил о своей ране, хотя она, судя по всему, была опасной. Меня удивило лишь, что его потянуло разговаривать в темноте с незнакомым ему человеком. А я знал о нем только то, что успел разглядеть против света — темный силуэт мужчины, согнувшегося под прямым углом: он как бы старался собственным телом унять боль и прижимал руку не то к низу живота, не то к бедру.

— Ты, наверное, знаешь, что вчера утром они ворвались на Волыньскую. Нас было несколько человек — мы спрятались в подъезде и собирались удрать. Признаюсь, бороться с ними я не хотел, я боюсь борьбы, да и стрелять совсем не умею. Я портной и за всю жизнь ни разу не держал в руках оружия. Да и зачем? Страшно подумать — как это нажать на курок, и тут же гром над самым ухом, и в плечо ударяет. Но самое главное: у нас не было оружия, ничего, совсем ничего не было. Там собрались и мужчины, и женщины, все незнакомые, и дети тоже там были, и я думаю, что другие чувствовали то же, что и я: все мое тело сразу окаменело, отмерло, и только ноги двигались с непостижимой быстротой, они были чужие, как ходули.

Мне не стоило никакого труда представить себе, какой у него был вид, когда он бежал, — серое лицо, растерянно бегающие глаза.

— Мы бежали с улицы Генся и с улицы Налевки, а они уже тут как тут — немцы под командой Брандта; он встретил нас такой улыбочкой, от которой все забываешь, даже собственное имя, и теряешь последнюю надежду. Воздух был серый, как во сне, и ничего не было слышно — ни плача, ни мольб о пощаде, ни даже дыхания. Мы все сразу сложили руки на затылке, словно с пеленок только этому и учились, а ударов хлыста, которые на нас посыпались, мы как-то даже не заметили. Словом, — добавил он вдруг очень медленно и, как мне показалось, покачал головой, — я бы ни за что не поверил, что так бывает.

Я понял, что он имел в виду. И пока я думал над его словами, время, истекшее с начала восстания, растягивалось и сжималось, как мехи какой-то чудовищной кузницы, в которой дни перековывались в столетия.