Вечер трудного дня - [2]

Шрифт
Интервал

— Тут спрашивают, сколько раз я был женат? Поясняю: трижды. Каюсь: больше не повториться!

Опять смех. Мужчины аплодируют. Я поглядываю на Есипа:

— Это кто ж такой?

— Иосиф Курлат, поэт, — просвещает меня Владимир Петрович.

Откуда-то выныривает рифмованный транспарант: "Защитим Курлата от партаппарата!"

— Да тут, — говорю, — не без режиссуры…

В свое время, оказывается, Курлат писал стихи Хрущеву, Брежневу и очередным съездам партии, начиная с двадцатого. О его славном прошлом ненароком вспомнил на страницах местной прессы какой-то горкомовский работник. Поэт обиделся и решил баллотироваться в депутаты. С поэтами это случается.

— Сегодня на всякий пожарный он состоит в КПСС, "Рухе", "Зеленом світе" и еще где-то, — язвительно усмехается Есип. Это, кстати, его нормальное выражение лица. Не уверен, расстается ли он с ним в постели. Утеряй он где-то свою усмешку — ею все равно никто не сможет воспользоваться. Как ключами от разрушенного храма.

Стало холодать. Выступающие меняли друг друга все чаще. Будто взбирались не на трибуну, а на лежанку. Когда претенденты уже всем порядком поднадоели, на помосте возникла фигура депутата Верховного Совета Ивана Степановича Матвиевского. Выглядел он скульптурно. Длинное синее пальто по добротности напоминало валенок.

Полгода назад Пашка Коваленко на радио делал о нем передачу. Ездил в Мостки, на малую родину народного избранника, разговаривал с людьми. Его студийная фонотека пополнилась тогда шумом ветра, мычанием коровы и ухабистым, с некоторой даже угрозой, рыком трактора. Неясное сходство героя очерка с Пашей Ангелиной настораживало.

В Северодонецке Матвиевскому учинили форменный допрос. Он заикался и от собственной искренности казался туповатым.

— Вы "захлопывали" Сахарова? Почему вы проголосовали за статью шесть?

— Сахарова, товарищи, я не "захлопывал", — отвечал депутат.

Перед его носом тут же взошло: "Нет — крикунам и демагогам!"

— А насчет шестой статьи, товарищи… Пришла сначала одна телеграмма, с "Азота": голосуйте против. Ладно, думаю, против так против. Потом другая: хватит разгула, голосуйте за. Конечно, если бы, допустим, встречные варианты…

Поднялся свист. Кто-то выбросил лозунг: "Власть от партии — к Советам!" Матвиевский рассудительно предложил собравшимся обращаться за мясом непосредственно к нему. Какая-то пыжиковая шапка обозвала его марионеткой.

Что за люди! Никакого понимания диалектики!

К холоду исподволь примешалась скука. Народ побурчал и начал расходиться.

— Ну, и что вы по этому поводу напишите? — спросил Есип на обратном пути.

— "Сагу о Форсайтах", — ответил я. Соврал. Сочинилось нечто под заголовком "Этого требует момент". Курлату я приписал широту взглядов. Матвиеевского отпел. Могло бы, кстати, выйти и наоборот.

Дней через десять в газете появились три фотографии. На одной чертополохом произрастали ладони голосующих. На второй — я на трибуне: что-то среднее между дьячком-профессионалом и лектором по политическим вопросам. Хорошо получилась моя белая кофта. Создает настроение: подмывает высморкаться. На третьей — я и отставные конкуренты: Шелестинский с каким-то мужиком. Лица радостные, как по пятницам. В тексте, состряпанном Инкой, — сентиментально-уважительные нотки и пролежни слова "альтернатива". Два абзаца — об одинокой руке, поднявшейся против. "Видимо, немало усилий придется приложить журналисту Божичу, чтобы растопить этот лед недоверия". Подпись: "И.Попова".

— Ты под этой ледокольной хайкой почему свою девичью фамилию поставила? — спрашиваю.

— Меня Хейдер предупредил: если что о Божиче — мою не позорь!

— Интеллигентно мыслит, — говорю. — Хейдер о Божиче — тут уже сионистским заговором попахивает. Хотя, конечно, балбес он у тебя. Мог бы на мне такую популярность заработать! Ему, как комсомольскому организатору, это, между прочим, не может быть безразлично.

— Он, между прочим, белорус, — неожиданно возразила Инка.

— Что же в нем белорусского? Пол?

— Национальность.

— Не преувеличивай. Белорусы ревнуют только к зубрам и картошке.

Дальше начался промоушинг. Раскрутка. Это когда кандидат идет в народ, а народ идет по домам. Являешься — нет народа. Остался один электорат. Вернее — два. Обоим лет по семьдесят. Сидят в какой-нибудь пионерской комнате, озорно переглядываются. Над головами — красными буквами: "Дружина имени Павлика Морозова". Выясняется, что одного из стариков зовут к тому же Павел Сергеевич. Поневоле задумаешься…

Шелестинский как доверенное лицо агитирует:

— Помните, в газете было о церкви? Это Юрий Викторович написал. И о КМЗ — тоже он.

Все. Аргументы исчерпаны. Оратор поправляет поредевшие вихры. Старики кивают. На лицах — японские улыбки. Им, похоже, что о КМЗ, что "О царе Салтане". Славные такие старики.

— Что-то соперников не видно, — бросает Шелестинский.

Садится и начинает листать какую-то брошюру. Подхожу, заглядываю: "Совет 217. Как долго не кончать?"

— Это что, — спрашиваю, — в помощь начинающему спикеру?

— Это? Это "300 полезных советов по сексологии". Грамотная книга, трояк стоит.

— Не дорого за совет-то?

— Так смотря ж за какой!


Еще от автора Юрий Божич
Похвала зависти

Мы не всегда ругаем то, что достойно поношения. А оскомина наших похвал порой бывает приторной. Мы забываем, что добро и зло отличает подчас только мера.


Пенза-5

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Кино для Ватикана

Это эссе может показаться резким, запальчивым, почти непристойным. Но оно — всего лишь реакция на проповедь опасных иллюзий — будто искусство можно судить по каким-то иным, кроме эстетических, законам. Нельзя. Любой иной суд — кастрация искусства. Оскопленное, оно становится бесплодным…


Жако, брат мой...

«В церкви она не отрываясь смотрела на Святого Духа и заметила, что он немножко похож на попугая. Сходство это показалось ей разительным на эпинальском образке Крещения. Это был живой портрет Лулу с его пурпурными крылышками и изумрудным тельцем… И когда Фелисите испускала последний вздох, ей казалось, что в разверстых небесах огромный попугай парит над ее головой».Не исключено, что вы усмехнетесь на это и скажете, что героиня «Простой души» Флобера — это нелепость и больные грезы. Да, возможно. Но в таком случае поиски гармонии и веры — внутри и вокруг себя — это тоже всего лишь нелепость и больные грезы.


Тень от носа

«Без носа человек — черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, — просто возьми, да и вышвырни в окошко!»(Н.В. Гоголь, «Нос») .


Эпитафия часа

«Эпитафия часа» — это, пожалуй, не столько полемика с мистиком Гурджиевым, на которого автор ссылается, сколько попытка ответить самому себе — каким может быть твой последний час…


Рекомендуем почитать
Артуш и Заур

Книга Алекпера Алиева «Артуш и Заур», рассказывающая историю любви между азербайджанцем и армянином и их разлуки из-за карабхского конфликта, была издана тиражом 500 экземпляров. За месяц было продано 150 книг.В интервью Русской службе Би-би-си автор романа отметил, что это рекордный тираж для Азербайджана. «Это смешно, но это хороший тираж для нечитающего Азербайджана. Такого в Азербайджане не было уже двадцать лет», — рассказал Алиев, добавив, что 150 проданных экземпляров — это тоже большой успех.Книга стала предметом бурного обсуждения в Азербайджане.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.


Земля

Действие романа «Земля» выдающейся корейской писательницы Пак Кён Ри разворачивается в конце 19 века. Главная героиня — Со Хи, дочь дворянина. Её судьба тесно переплетена с судьбой обитателей деревни Пхёнсари, затерянной среди гор. В жизни людей проявляется извечное человеческое — простые желания, любовь, ненависть, несбывшиеся мечты, зависть, боль, чистота помыслов, корысть, бессребреничество… А еще взору читателя предстанет картина своеобразной, самобытной национальной культуры народа, идущая с глубины веков.


Жить будем потом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Нетландия. Куда уходит детство

Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.


Маленькая фигурка моего отца

Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.