Вдова - [117]

Это была уже не первая моя побывка у нее. Глен отвез меня к могиле Беллы в последний понедельник перед своей гибелью. После того как он опустился ко мне на постель и сказал, что напрочь лишился сна. Он свернулся на своей половине кровати – спиной ко мне, чтобы я не видела его лица, – и стал рассказывать мне про тот день, когда пропала Белла. Пока он все это рассказывал, я замерла на месте, словно боялась, что неосторожным движением или словом разрушу заклинание, и он замолчит.

Он сказал, что взял Беллу на руки, потому что она сама этого захотела. Что ему это вовсе не приснилось. Он помнил, что по пути домой оставил Беллу одну на краю лесочка, и знал, что совершил нечто ужасное. Она, дескать, уснула у него в кузове, на спальном мешке, что имелся у него в фургоне. А он просто поднял ее, спящую, из кузова и положил под деревом, чтобы ее нашли. Он даже оставил ей конфеты, чтобы она могла поесть. «Скиттлз». Он собирался позвонить в полицию, но сильно перепугался.

Рассказав все это, Глен поднялся и вышел из комнаты, прежде чем я снова обрела дар речи. Еще какое-то время я лежала неподвижно, словно могла бы тем самым остановить ход времени, но голова уже начала лихорадочно соображать. И все, о чем я могла тогда думать: зачем ему был нужен в машине спальник? Откуда Глен его взял? Я не осмеливалась думать о том, что же произошло тогда в фургоне. О том, что совершил мой муж.

Мне захотелось скорее смыть это с себя, и я долго стояла под душем, чувствуя, как вода барабанит мне по макушке и затекает в уши. Но ничто не могло унять мои мысли.

Потом я пошла к нему в кухню и решительно сказала, что мы едем ее искать. Глен посмотрел на меня отсутствующим взором и сказал:

– Джинни, я же оставил ее там четыре года назад.

Однако отказа я не принимала.

– Надо, Глен.

И вот мы садимся в машину и едем разыскивать Беллу. Я убеждаюсь, что никто не проследил, как мы вышли из дома, – впрочем, пресса и так уже на нашей улице не обитает. Я уже решила, что, случись нам встретить кого из соседей, мы скажем, что едем за покупками в «Блюуотер».

Движение на трассе напряженное, и мы молча следим за знаками, направляющими нас на М25.

Следуем мы тем маршрутом, что, по всей вероятности, в тот день проделал Глен от Винчестера к Саутгемптону и дальше. Едем теми загородными дорогами, по которым он вез Беллу в кузове своего фургона. Я даже представляю, как она радостно сидит там на полу с полными ручонками конфет, и отчаянно, всеми силами вцепляюсь в этот образ. Я понимаю, что на самом деле все было совсем не так, но я больше уже не могу об этом думать.

Глен за рулем сидит весь бледный и в испарине.

– Это дикая глупость, Джин, – говорит он, но я‑то знаю, что ему самому хочется вернуться в тот ужасный день. К тому, что произошло. И я помогаю ему это сделать, потому что мне просто нужна Белла.

Спустя пару часов после выезда из дома он роняет:

– Вот здесь.

Лично я не вижу здесь никаких отличий от десятков других рощиц, что мы проехали, однако Глен съезжает на обочину.

– Как ты можешь быть уверен? – недоумеваю.

– Оставил на ограждении пометку, – говорит он.

И верно: на стойке ограждения виднеется бледное пятно от машинного масла.

«То есть он предполагал вернуться», – думаю я, но тут же отталкиваю от себя эту мысль.

Глен съезжает подальше от шоссе, чтобы машину не могли заметить. В тот день, должно быть, он сделал точно так же. Потом мы некоторое время сидим в молчании. Я первая трогаюсь с места.

– Идем, – говорю я, и Глен отстегивает ремень.

Лицо его снова делается пустым и отрешенным, как тогда в прихожей. Он опять нисколько не похож на привычного Глена – но меня уже это не пугает. Он весь трясется, но я к нему даже не прикасаюсь. Когда мы выходим из машины, он ведет меня к крайнему дереву и показывает на землю:

– Здесь. Сюда я ее положил.

– Врешь, – резко говорю я, и он глядит пораженно. – Где она?! – вскрикиваю я, и мой голос, чуть не доходящий до визга, пугает нас обоих.

Тогда он проводит меня дальше в рощицу и останавливается. Вроде бы ничто не говорит о том, что кто-то был здесь до нас, но мне кажется, что на сей раз он говорит правду.

– Я положил ее сюда, – говорит он и бессильно валится на колени.

Я опускаюсь на корточки рядом с ним под деревом и заставляю еще раз все, от начала до конца, мне рассказать.

– Она подняла ко мне ручки. Она так прекрасна была, Джинни, и я просто перегнулся через ограду, взял ее на руки и посадил в фургон. Потом, когда мы остановились, я очень-очень крепко прижал ее к себе и стал гладить по волосам. Сперва ей это понравилось. Она даже смеялась. И я поцеловал ее в щечку. Дал ей конфетку, и ей она тоже очень понравилась. А потом она уснула.

– Она умерла, Глен, а не уснула. Белла была уже мертва, – говорю я, и он принимается рыдать.

– Я не знаю, отчего она умерла. Я не убивал ее. Ведь если бы я это сделал, я бы это знал, верно?

– Да, ты бы знал, – жестко отвечаю я. – И ты это знаешь.

Дальше слышатся лишь его рыдания, но мне кажется, оплакивает он самого себя, а не ребенка, которого убил.

Наконец он говорит:

– Может, я слишком крепко ее сжал? Но я не хотел. Это было как во сне, Джинни. А потом я накрыл ее спальником и ветками, и еще чем-то, чтобы с ней ничего не случилось.