Васька путешественник - [7]
У кефали есть такая особенность: в тихие летние утра косяки кефали иногда всплывают на самую поверхность моря. Выставив из воды свои блестящие тупоносые головы, рыбы могут подолгу оставаться в таком положении, как будто они засыпают, засмотревшись в глубокое безоблачное небо. Но стоит лишь потревожить дремлющий косяк, как рыбы обнаруживают удивительное проворство и, разлетевшись в разные стороны, мигом погружаются в глубину.
Митя подобрал заскочивших к нам рыб и со смехом сказал:
— Вот кабы ещё парочку, можно бы и ушку сварить!
Между прочим, в Каспийском море раньше кефали не было. Эту замечательно вкусную, почти бескостную рыбу завезли сюда лет двадцать тому назад из Чёрного моря. Привезли и выпустили в Каспий. С тех пор кефаль здесь сильно размножилась, и сейчас её промышляют каспийские рыбаки наряду с селёдкой, воблой и другими рыбами.
Прошло уже около двух часов. «Нырок» всё так же старательно бежит вперёд, постукивая мотором и покачиваясь на мёртвой зыби. Кругом, кроме воды и неба, ничего не видно, даже дальние береговые горы скрылись в знойной дымке. Всё залито ослепительным солнечным сиянием. Я не отвожу глаз от картушки компаса, стараясь, чтобы катер не сбивался с курса.
В воздухе всё так же тихо. Становится жарко. Митя всё чаще встаёт на банку и, припав к биноклю, смотрит вперёд. Наконец он удовлетворенно объявляет:
— Круглый показался!
Через некоторое время и я начинаю различать в бинокль два тёмных пятнышка, которые смутно замаячили в безбрежной дали моря. Это вершины двух огромных вётел, которые стоят возле кордона на Круглом. Больше там нет ни одного дерева и вообще никаких других высоких предметов.
Пятнышки постепенно увеличиваются, их уже видно простым глазом. Я закрываю компас, — больше он не нужен. Ещё пятнадцать-двадцать минут — и между вётлами завиднелось что-то красноватое — это черепичная крыша кордона. Из воды постепенно поднимается полоска берега, зелёная от кустов ежевики и высокой нетронутой травы. Над островом мелькают белые подвижные точки, словно поднятые ветром пушинки снега. Это чайки, — их множество живёт на Круглом.
Когда подплываешь к берегу после морской поездки, то, как бы ни была она коротка, берег всегда кажется особенно родным и приветливым. Так и на этот раз — все мы невольно заулыбались, а девочки радостно замахали руками навстречу земле.
Послушный рулю катер описал крутую дугу и легонько толкнулся бортом о деревянный причал. Митя швырнул конец длинной верёвки. Её поймал стоящий на мостках высокий смуглый человек с чёрными усиками. Человек зачалил верёвку за столбик и, широко улыбнувшись, крикнул:
— Салам!
Нас приветствовал наблюдатель Мамедов. Он нагнулся к катеру, подхватил подмышки Татьяну и, смеясь, поднял её на причал:
— Скачи сюда, кызы!
То же Зейнал проделал и с Иной.
От кордона, быстро семеня босыми ногами, бежала Рафига. Она вихрем налетела на Татьянку, обняла её и закружила на прибрежном песке. Зейнал, глядя на подруг, громко смеялся и приговаривал:
— Ай, спасибо! Ай, спасибо!
Я так и не понял, — кого и за что он благодарит.
Возле дома нас встретила жена Мамедова — Марьям-арват. За её широкую, длинную юбку с двух сторон держались два маленьких мальчика — сыновья — Надир и Назыр. Они были так похожи друг на друга, что даже родной их отец иногда путал: который из них Надир, а который Назыр? Рафига различала братьев по голосам, хоть лепетали они и плакали совершенно одинаково.
Через час мы, в сопровождении Зейнала, отправились в обход острова, а девочек куда-то увела Рафига.
Мы осмотрели место, где гнездились чайки-хохотуньи. Это большой ровный луг среди острова, сплошь усеянный гнёздами. Зейнал вёл учёт гнёздам; сейчас, по его словам, их здесь было около трёх тысяч.
У чаек уже были птенцы, и всё гнездовье копошилось и невообразимо шумело. Серые крикливые чайчата парами и тройками сидели или топтались у своих гнёзд. Те, кому родители подносили корм, с криком разевали рты и поспешно глотали насекомых, полевых мышей или ещё чего-либо. Другие ждали, высматривая среди летающих взрослых птиц свою мать или отца. Всё галдело, пищало и двигалось.
Когда мы проходили через гнездовье, многие птенцы увязались за нами и бежали целой стайкой, крича и пытаясь обогнать друг друга. Это было плохо, — птенцы потеряют свои гнёзда, выводки перепутаются, и родителям нелегко будет их разобрать и водворить на место. Может нарушиться строго установленный порядок кормления чайками своих детей. Взрослые птицы как будто понимали это, — они с жалобными криками носились над самой землёй и пытались отогнать назад бегущих за нами птенцов. Мы поспешили уйти с гнездовья.
Некоторые думают, что чайки — птицы вредные. Они, мол, уничтожают много рыбы. Это печальное заблуждение, особенно в отношении настоящих чаек, например хохотуний. Чайка не умеет нырять, у неё нет ни острых когтей, ни подклювного мешка, и рыбу она может схватить только клювом. Но это возможно лишь тогда, когда рыба плавает почти на поверхности воды или она почему-либо очутилась на самом мелком месте, — совсем у берега. В обоих случаях это будет рыба либо больная, либо мёртвая. Вот такую рыбу чайки действительно хватают и делают тем доброе дело, — они выполняют обязанности морских или речных «санитаров». Главная же пища чаек не рыба, а то, — что живёт на суше — мыши, полёвки, суслики и всевозможные насекомые. Уничтожая их, чайки приносят человеку огромную пользу.
