Васька путешественник - [34]

Барометр начал немного подниматься, но ветер дул по-прежнему, и казалось, — не будет и конца этому, не во-время разгулявшемуся шторму. Однако я знал, что в начале лета редко бывают затяжные бури. Повидимому, не позднее, как завтра к полудню, всё должно успокоиться. А если и не так, то всё равно горевать не следует, — пища у нас пока есть, пресную воду добывать научились, — как-нибудь проживём с Васькой и день, и два, а понадобится, так и больше. С такими утешительными мыслями я забрался, наконец, в палатку и крепко заснул, положив рядом с собой мурлыкающего кота.

Барометр не обманул. Перед рассветом я вышел из палатки и сразу же почувствовал, — шторм потерял свою силу. Ветер дул отдельными порывами, которые становились всё короче и слабее. Прибой уже не кипел белой пеной, а вкатывался на берег пологими гладкими языками воды. Однако в море ещё разгуливала крепкая волна и слышался тяжкий гул потревоженной стихии. Было ясно, что ожидать прибытия «Нырка» скоро нельзя, — рассудительный дядя Ваня Колесников не рискнёт выходить на нём с пассажирами до тех пор, пока море окончательно не угомонится. А это будет не раньше, как после полудня. Подумав так, я снова ушёл в палатку и решил спать подольше.

Часов около десяти дня я услышал какой-то новый звук, не свойственный ни морю, ни природе этого пустынного островка. Было похоже, что вдалеке постукивает сильный мотор. Выскочив из палатки, я стал осматривать в бинокль равнину моря, сморщенную пологой зыбью. Ветер совсем ослаб и изменил направление. Он доносил ко мне шум машины. В круглом поле бинокля ясно обозначился белый стройный корпус большого катера-яхты. Приглядевшись к судну, я сразу же узнал его — к моему островку шёл «Фламинго», плавно покачиваясь и вздымая пенистый бурун своим острым форштевнем. Но откуда взялся «Фламинго»? Кто его ведёт? Судя по курсу катера, — он пришёл сюда прямо со своей базы — острова Рыбачьего. Впрочем, стоит ли ломать голову над этими вопросами? Ясно одно: моё «робинзоновское» житье на «необитаемом острове» благополучно заканчивается.

«Фламинго» быстро приближался. Уже без бинокля отчётливо видны иллюминаторы его носового кубрика. Можно даже различить стальные ванты, поддерживающие тонкую белую мачту.

Не дойдя метров трёхсот до островка, яхта замедлила ход и приглушила мотор. Послышался лязг якорной цепи. Судно медленно повернулось носом к ветру и неподвижно закачалось на воде, как большая белая чайка, присевшая отдохнуть. Ближе «Фламинго» подойти не может, — здесь для него слишком мелко.

С катера спустили лодку-подъездок. В неё сел один человек и начал грести к острову. Это Рюмшин — матрос из команды катера. На палубе «Фламинго» стоит высокий человек в белом костюме и соломенной шляпе. Кто же это такой? Приставляю к глазам бинокль и узнаю доктора Багира Измайловича. Но как он попал на «Фламинго», — ничего не понимаю.

Не успел Рюмшин высадиться из лодки, как я уже забросал его вопросами. Первое, что меня интересовало и тревожило больше всего, — это где остальные участники экспедиции, если доктор Алиев здесь, на яхте. На это Рюмшин ответил успокоительно:

— Уже дома, на Рыбачьем!

— На Рыбачьем? Но как они туда добрались?

— Да на «Нырке» же! Конечно, пришлось им испытать малость, но ничего, все целы-здоровы. Катерочку только ремонт давать надо. Да вы меня не спрашивайте, — вам дядя Ваня сам лучше расскажет. Он тут, на «Фламинге»!

Началась «эвакуация» моего лагеря. Маленькая лодочка три раза курсировала между островом и яхтой, перевозя на неё всё имущество. С последним рейсом и мы с Васькой перебрались на «Фламинго». Когда подъездок подошёл к борту яхты, я увидел высунувшегося из машинного люка Колесникова. Он улыбался и размазывал пот на своём смущённом лице рукой, испачканной в машинном масле.

Едва я поднялся на палубу, как дядя Ваня сразу же исчез в машинном отделении, а через минуту уже зарокотал, заработал запущенный мотор. Было видно, что механик чего-то стыдится и избегает разговора со мной. Я не стал приставать к старику с расспросами, и первое, что сделал, очутившись на яхте, — это спустился в кубрик и, завладев там графином, вдоволь напился воды — настоящей, вкусной, артезианской воды с острова Рыбачьего.

Рассказ доктора Алиева был немногословным. Из него я узнал лишь следующее. В тот вечер, когда дядя Ваня привёл «Нырок» на Круглый, там тоже заметили, что барометр резко падает. Кто-то предложил не ждать до утра, а немедленно собираться и выезжать, чтобы успеть до начала шторма снять меня с Гусиного и уехать домой. Колесников согласился, рассчитывая, что сильный ветер подует не раньше как после полуночи, а до этого они успеют и заехать за мной, и уйти в закрытую, безопасную часть залива возле острова Рыбачьего.

Однако шторм начался раньше, чем предполагали, и захватил наших путешественников на подходе к Гусиному. Поднявшееся волнение было слишком сильно, оно не позволило повернуть катер бортом к ветру, чтобы подойти к моему островку. Пришлось двигаться прямо за волнами, которые вынесли «Нырок» в открытое море. Там положение стало ещё тяжелее и, как назло, заглох мотор. Путешественникам угрожала гибель, но их заметило и спасло военное сторожевое судно. Оно в ту же ночь и доставило всех на Рыбачий, вместе с потрёпанным, полузатопленным «Нырком». Помня о том, что я остался один с котом на крошечном островке, среди бушующего моря, с небольшим запасом пищи и воды, дядя Ваня сразу же собрал команду «Фламинго», и на рассвете яхта вышла в море, взяв курс на Гусиный. Поехал на ней и он, доктор Алиев, чтобы, если понадобится, оказать мне медицинскую помощь. Услышав последние слова Багира Измайловича, я рассмеялся: это мне-то, здоровому, «медицинскую помощь»! А потом я от души поблагодарил чудесного доктора за заботу обо мне.