Фрэдина-вредина

Если с чем другим так себе, то с семьею нам повезло. И об этом я заявлю совершенно авторитетно, потому что приближается мое шестнадцатилетие — через год и двенадцать дней! Тогда-то я получу право допоздна гулять с друзьями на улице, и никакие монстры и олигархи не посмеют лишить меня этого права. А пока приходится хитрить. Признаюсь, я не совсем знаю, кто такие олигархи, но потому как папа их не любит, представляю внешне не очень-то уж ужасными, а по затеям своим — архимонстрами.

Папу я понимаю. Кому понравится, когда какой-нибудь умник носится со своими бредовыми затеями и отвлекает тебя от дел приятных? Что же касается приятных дел, на работе он конструктор и в своих чертежных манипуляциях — как рыба в воде. А после работы папа — потребитель детективов и маминого терпения. Но это с ее точки зрения. А мы с братом привыкли, что папа читает в кухне за ужином, в ванной, когда принимает душ, в гостиной, когда его любимый «Ротор» играет со «Спартаком», и даже в гостях у Горбуновых. Дядя Дима, после того как слегка закусит, на правах хозяина отзывает папу в кухню, чтобы обсудить глобальные проблемы человечества или, по настроению, достает шахматы. Что бы ни было предложено, папа всегда «за», но при этом он никогда не отвлекается от увесистой книги. И дядя Дима, и другие архимонстры приятельского значения закипают в три секунды. Тогда папа нехотя на несколько секунд прячет детектив под стол, кладет на правое колено, с таким видом, как будто задвигает на книжную полку. В это время, как правило, относительную паузу прерывает что-нибудь жужжащее-звенящее: нечаянно разбивается истеричный стакан, бешеным жуком обращает на себя внимание сотовый или женская половина за стеной навзрыд захлебывается хохотом. Папа своим близоруким взглядом окидывает пространство и извинительно бормочет:

— Я здесь, с вами. Продолжайте…

Пусть они и дальше кипятятся. А мне в кайф папина фишка. Ведь не зачитайся он однажды, на прогулке со мной по птичьему рынку, и не будь я хитрюгой высшего класса, в жизни нашей семьи не возник бы Фрэд.

Два года назад сентябрь стоял сухим и солнечным. После занятий в гимназии, в которой строгуша-директриса требует классический прикид, и по выходным в те дни вполне было по погоде разгуливать в легких летних майках и светлых капри. Я тогда была еще мелкая и обувь предпочитала на мощной платформе. Мама утверждала, что в таких бутцах я похожа на пугало, а папа, как свойственно настоящему добряку, не вступал в бессмысленные дискуссии со слабым полом, а доставал из своих нычек денежки. Незаметно для всех они переплывали в мои тайники, где не залеживались, а тратились по личному усмотрению. Но не подумайте, что у меня исполнялись все сиюминутные или хотя бы заветнейшие желания. Привести самостоятельно собаку в дом я так и не решалась.

В последнее воскресенье первого осеннего месяца мы с папой решили сделать очередную вылазку в центр города. Покататься на аттракционах разных, полакомиться на набережной мороженым. Культурную программу заказывала я, а папа следовал в заданном направлении, упулившись в свою несчастную Агату Кристи. Иногда мы отклонялись от курса — заходили в музей или в магазин. Я заглядывалась на интересненькое, а папа читал. На птичий рынок ноги привели нас сами.

Мы вообще-то приустали — около трех часов двигательно-интелллектуально-жевательного отдыха. Я даже натерла босоножками левый мизинец, чего со мною давно не случалось. Очень хотелось пить, но в руках были только чипсы, просящиеся в рот. Я безостановочно жевала и не могла повернуть назад: зверушки в корзиночках и просто в руках были такими хорошенькими! Котята разных пород и мастей, крысята малюсенькие и без пяти минут подростки. Классные, нет слов! Так мы шли и шли, направляясь к собачьему ряду. Папу я держала за левую руку, чтобы не потерялся. Он не заметил, как соскользнули мои пальцы. Я и сама не поняла, зачем ускоряю шаги, с трудом протискиваясь между умиленных разношерстной живностью рыночных зевак. А просто невдалеке, наверное от жары и неволи, сначала переминался по-настоящему плюшевыми передними лапками с левой на правую и, подумав, с правой на левую, а потом мне улыбнулся и тут же горделиво задрал нос самый красивый песик. При этом он замер, хитренько скосил черноватые глазки в мою сторону, и я поняла, что мы — одной крови! В смысле характеров — кокетливых и быстрых. Он был такого же цвета, как глиняные чашечки нашего домашнего сервиза, из которых мы любим с мамой покофейничать. Только мордашка ближе к носу и кончики длинноватых ушей чуть-чуть потемнее. А еще я успела разглядеть на правой лапке черненькую кляксу.

Вообще-то мама приучает меня считаться с нормами и правилами поведения в обществе. Но тут я забыла спросить разрешение у девочки, которая держала его за веревку, вовсе не похожую на поводок. И протянула псу жареную картошку. Первую, слегка подкинув, вторую — к самым губам. Девчонка лет четырнадцати, с подкрашенными в непонятный ржавый цвет завитыми кудряшками, взлохмаченными на горячем ветерке, утомленно наблюдала, как Фрэд, поймав первый гостинец, радостно встрепенулся, засучил задними лапами об асфальт, а левой передней сделал жест, как будто широким движением смахивает крошки с мордашки. И не выказала никакого неудовольства. Когда же я протянула щенку второй чипс к замшевому носику, он с таким любопытством стал его обнюхивать, что задрожали его обвисшие шоколадного цвета губы, а в конце спины заплясал бугорок — как выяснилось позже, обычный боксерский хвост. Мы не успели моргнуть, а на ладони остался только влажный след от шустрого движения собачьего языка.