Василий I. Книга вторая - [22]

Выяснилось, что Витовт с позором выпроводил Данилу из своей резиденции, да еще лишил его всей наличной казны, которая была у него немалой: Василий щедро снабдил в дорогу своего доверенного золотом и серебром.

— Как же это случилось? — спросил Василий.

Бяконтов потупился:

— Я человек мизинный, не моего толка дело сие — невесту князя сопровождать… Пусть уж твои бояре высокоумные…

— Что, опять небось с лиходельницей какой-нибудь по хмельному делу?

Тут Бяконтов не выдержал, повинился.

— Не в лиходельницах да питье суть… Хотя конечно, и не без этого, но главное — вот что… Тесть твой дорогой отчего-то стал всяких пришлых людишек привечать. Кишат у него при дворе, как мухи в назьме, хазары и иудеи, крымские татары и караимы — всякой твари по паре. А самым главным боярином при дворе Витовта — тот самый перхотный, что нас с тобой в Подолии околпачил, Келявым его называли. Помнишь, двух игреневых коней нас лишил?

Василий помнил, конечно, тот срамной случай, когда он бездумно сел играть на Каменецком базаре в зернь в отсутствие Данилы и продул все наличные деньги, а потом еще и обоих оседланных и осбруенных верховых коней. Сейчас благодарен был Даниле за то, что пощадил он великого князя, сказал «нас с тобой», словно и сам был виноват. Смутился Василий, даже краска стыда к лицу подступила. Деланно хмурясь, стараясь скрыть смущение, продолжал допрос Данилы:

— С Келявым давно покончено, ты-то что натворил?

— То-то и оно, что не покончено, говорю же, что у Витовта за главного он.

— Обознался ты!

— Никак не может того быть — перхотный все такой же, да и говорит так, словно сухая горошина у него во рту катается.

— Ну и что?

— А то, что я про тех коней Келявому припомнил, а он смеется, щерит свои гнилые зубы.

Василий, будто не слышал сказанного, ждал, что еще у Данилы есть.

— Я его под микитки, для острастки встряхнул, а у него пуговицы с камзола посыпались.

— Так! — жестко произнес Василий и словно один палец на руке загнул, ожидая, когда можно будет еще один загнуть. — Дальше что?

— Я велел сказать Витовту о моем прибытии, а он в ответ: «В субботу даже плевать в воздух нельзя, потому что это действие похоже на веяние неочищенной ржи». Разозлился я и вдругорядь по сопатке его дланью…

— Дрался, значит… Гоже… Еще что?

Данила сделал вид, что мучительно роется в своей памяти, что все уже перебрал и ему решительно не о чем больше рассказывать.

Василий безжалостно молчал.

— Надо же было мне что-то делать… Пробрался я тихонько к Нямуне… Ну, это постельничъя Софьи Витовтовны. А она в голос, весь Марьин город переполошила. А я же ничего такого, я же, чтобы до Софьи Витовтовны дойти… Вот и все.

Василий перестал смотреть на Данилу, отвернулся в огорчении и поверив, что больше его незадачливому послу не в чем каяться.

Киприан, настороженно молчавший все время, поднялся с лавки:

— Просвещенный это государь будет — князь Витовт, государственная у него голова Божьей милостью.

В лучах солнца жарко горел на верхнем конце креста крупный голубовато-фиолетовый аметист. Голос, кроткий, вразумляющий, переливался, подобно глубокому блеску дорогого камня на бархате.

— При Фридрихе Первом было разрешено убивать евреев, во Франции Людовик Святой определил цену еврею, равную цене дворовой собаки, король Ричард в Англии наложил на евреев такие подати, что многие не состоятельные евреи сами себя сжигали, великое множество их истреблено было в Испании. А вот Витовт Кейстутович понял лучше всех государей. — Взгляд митрополита добрый, обращен к великому князю с дружелюбием и мудростью. — В сердце не должно быть места вражде ни к каким иноплеменникам — ни к эллину, ни к иудею, ни к татарину, так Господь нас учил, записано о том у апостола Павла…

— А к русскому, стало быть, можно вражду иметь? — взметелился Данила, полагая себя прощенным.

И тут Киприан не возвысил голоса:

— Имя русское во всех трех частях света знаемо, а если бы чудо свершилось да и кроме Европы, Азии и Африки некая четвертая часть появилась, то и там русичи заняли бы место, им полагающееся. А вот положение сынов израилевых тягостно повсеместно, три столетия в Европе ценят их ниже последней собаки, без суда убивают, вешают, сожигают, закладывают и дарят, словно вещи. Гонят их отовсюду, и всюду изгоями чувствуют они себя, нуждаются в нашем заступе.

— Какая заступа нужна этому Келявому, он сам кого хошь… — начал было опять задиристо Данила, но Киприан осадил его на этот раз очень резко:

— Не трожь этого человека! Он, может быть, тогда не по своему дурному намерению коней у вас отобрал, а ради вас же это делал по чьему-то наущению.

— Твоему, что ли? — не унимался боярин. — Или Витовта?

— А что если так оно и есть?

Киприан повернулся, поигрывая драгоценным крестом, к Василию, подчеркнув тем, что будет теперь исключительно только с ним одним беседовать…

Данила прислонился к стене, в немалой досаде покусывал губы.

Два года назад при участии Киприана Витовт издал грамоту, по которой «за увечье и убийство жида христианин отвечает так же, как за увечье и убийство человека благородного звания; за оскорбление жидовской школы полагается тяжкая пеня; если же христианин разгонит жидовское собрание, то, кроме наказания по закону, все его имущество отбирается в казну. Наконец, если христианин обвинит жида в убийстве христианского младенца, то преступление должно быть засвидетельствовано тремя христианами и тремя жидами добрыми; если же свидетели объявят обвиненного жида невинным, то обвинитель сам должен потерпеть такое наказание, какое предстояло обвиняемому».