Василий I. Книга вторая - [137]

Свейский посланник, увидев, как на этих лыжах воины Юрика скользят по заснеженному льду Москвы-реки, признался:

— Нигде таких не видел… У нас в Скандинавии лыжи есть, но другие. Либо короткие и широкие, подбитые мехом, либо непарные — одна длинная, а другая короткая, чтобы ею отталкиваться… А чтобы так быстро ехать на них… И не видал, и не слыхал о таком…

— Это потому не видал, что недавно у нас. Когда мы на Булгары при отце ходили, такие вот уже делали. Я и вспомнил, — без всякого бахвальства ответил Юрик. — Теперь хоть через леса, хоть по болотам.

— Ну и Юрик, ну и дух! — восхитился Владимир Андреевич.

И великий князь одобрил, похвалил братца. Тот, чтобы скрыть смущение, нахмурился, спросил:

— А верно ли, что отец перед Куликовской битвой читал псалом «Бог нам прибежешь и сила…»?

— Да, «…скорый помощник в бедах, посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы двинулись в сердце морей».

— Когда же выходить, брат? — спросил Юрик, лицо его было бледно, в глазах затаенный трепет.

— Надо дождаться Максима…

Максим был послан в Новгород московским полномочным послом, чтобы сообщить боярскому вече, что, в случае если новгородцы и впредь собираются утаивать дань и не являться на митрополичий суд, великий князь сложит свое крестное целование. Вернувшись в Москву, он сказал, что новгородцы стоят на своем и таким образом объявляют войну.

Накануне выхода из Москвы Юрик имел свидание с Янгой — тайное, украдкой, как она того захотела. Нежно просила его беречь себя в походе, говорила ласковые слова, а потом вдруг по тонким губам ее скользнула еле уловимая усмешка.

— Что ты? — обеспокоился Юрик.

Говорят, великий князь в полюбовницы какую-то девку силой взял… Будто в монахини она хотела идти, а он понял ее… Будто она косоглаза даже…

— Врут! — бездумно и горячо заверил Юрик.

— Что врут? Что — косоглаза?

— Нет… Врут вообще… Я не видел, я не слышал… И Софья Витовтовна мне ничего не говорила, она бы сказала… — Юрик смотрел в серые с голубыми крапинками глаза Янги и ловил себя на мысли, что впервые не только не сердится на Василия, когда заходит о нем разговор, но словно бы даже рад, словно бы какая-то тяжесть с его сердца спадает. Но побоялся сказать ей об этом, побоялся вновь лишиться вдруг народившейся надежды. И порадовался, что не сказал, когда услышал от нее давно чаемые слова:

— Ты люб мне, Георгий… — И тихо поцеловала его в щеку и перекрестила тонкими белыми пальчиками.

Утром Юрик прощался со старшим братом, испытывая к нему полное доверие.

— Так значит: «…не убоимся, хотя бы поколебалась земля…»? — спросил Василий, и Юрик пламенно продолжил:

— Да, да, хотя бы «…и горы двинулись в сердце морей». Брат, отныне я буду всегда твоей стрелой, куда пошлешь, туда и полечу!

Василий провожал взглядом уходившие по Ржевской дороге полки, повторял вполголоса тот псалом, что читал отец перед смертельной схваткой с Мамаем. Заметил и сам, что истовее всего произнес слова, рассказывающие о том, что Господь, «прекращая брани до края земли, сокрушил лук и переломил копье, колесницы сжег огнем». И загадал: «А может, и отец тоже это место больше всего любил повторять?»

4

Великая княгиня Евдокия Дмитриевна решила в это лето завершить строительство храма Рождества Богородицы в Кремле в честь победы своего великого мужа на Куликовом поле 8 сентября — в день рождения Пречистой. Сказала, что Андрей Рублев вернулся из дальних странствий и сразу же согласился вместе с Феофаном расписывать и украшать храм.

Василий порадовался:

— Значит, «образовался»!

Хотел немедля и повидать Андрея, но тут пошли из новгородской земли гонцы один за другим, понесли вести сначала ожидаемые и отрадные, но затем…

Торжок сдался почти без боя. Произошло это во многом благодаря той находчивости, которую проявил Юрик: из Волока-Ламского конные дружины пошли окружной дорогой, через Тверь, а пешие ратники на лыжах спрямили путь, через замерзшую Волгу, и вышли к Торжку с опозданием лишь на один всего день. Для защитников города появление большого войска было столь неожиданно, что они сразу же ударились в пополохи. Глядя на них, пустились в массовое бегство и стали искать покровительства Новгорода охранники и жители Вышнего Волочка, Бежецкого Верха, Телбовичей, Старой Руссы, Вологды.

Паника распространилась по всей новгородской земле. Победа была почти бескровной и, показалось, полной, окончательной. Во всяком случае, Владимир Андреевич и Юрик посчитали именно так и, оставив Максима в Торжке в качестве временного правителя, с трофеями и большим количеством пленных двинулись в обратный путь. Шли вборзе, стремясь быть дома к Пасхе.

И как раз в Светлое Христово воскресенье все и произошло: под вечер того великого праздничного дня разгулявшиеся торжокцы, вспомнив недавно перенесенную от москвичей обиду и подстрекаемые новгородскими сторонниками, предали мученической смерти великокняжеского боярина Максима.

А следующий гонец сообщил, что новгородцы не только не смирились, но сами пустились в разбой: охочая рать их захватила и сожгла Великий Устюг, Кличень, Белозерск…

Уточнял очередной скоровестник, что новгородцы в столь слепой ярости грабят города Московского великого княжества, что не щадят даже и святых храмов, обдирая иконы и книги церковные, пытают богатых людей, желая узнать, где спрятаны их сокровища, пленяют крестьян, вылавливая их в лесах, и, наполнив добычею множество ушкуев и насадов, сплавляют все вниз по Двине.