Василий I. Книга вторая - [136]

Собранное войско было, как обычно, пестро, неоднородно: вместе с обученными дружинниками князей и бояр были конные и пешие слуги, челядинцы, холопы. Особые отряды были из городских ополченцев — купцов, ремесленников, а также из пеших крестьян. Главной силой и гордостью, конечно же, были великокняжеские дружины из слуг да детей боярских, подвластных в отсутствие Василия Дмитриевича одному только его братцу Юрику. Только его одного слушались они, тогда как в других дружинах и отрядах командирами были их владыки — мелкие князья или бояре.

Юрик рвался в поход с мальчишеским нетерпением, повторяя свое любимое присловье: «Скорым-скоро, скорым-наскоро». Ему уже доводилось участвовать в войне, однако впервые стал он полковником — под его началом был его Звенигородский полк. Конно, людно и оружно пришел из Серпухова в Москву и Владимир Андреевич. Но если князь Серпуховской повиновался лишь долгу, хранил верность той круговой поруке, которой был теперь повязан он с Василием Дмитриевичем, у которого лишь был теперь простым служилым подручником, а не соправителем, как при Дмитрии Донском, то Юрик на правах старшего брата с видимым удовольствием командовал престарелым своим дядей.

— В великого князя играешь? — с ухмылкой, но беззлобно, понимающе сказал Владимир Андреевич. Юрик вспыхнул, собрался обидеться, но дядя вовсе уже дружески добавил: — Пока не вышли, можешь важиться, а начнем рать — без меня отвагу излишнюю не выказывай, потому как там будет жить или умереть…

Собственно, своим главенством Юрик кичился лишь для показа и лишь при матери да при Янге. Да еще, пожалуй, при изографе Андрее, который откровенно любовался и восхищался юным полководцем. Это ревниво заметил Василий Дмитриевич, даже сердиться стал. Не знал он, что, глубоко мирный человек, Андрей преклонялся перед людьми, способными на ратный подвиг во имя Отчизны, видя в этом выражение лучших свойств русского характера — душевной крепости и нравственной чистоты. Именно поэтому так люб был ему Дмитрий Иванович Донской, поэтому и так скорбел он по погибшему на поле Куликовом Пересвету… Поэтому и сейчас откровенно любовался Юриком, который легко, уверенно гарцевал на яром боевом коне, да и то: был Юрик прекрасен и юн, посеребренная кольчуга переливалась на солнце жемчугом, дорого поблескивали каменья, которыми были изукрашены меч, узда и седло, на ветру выбивались из-под золоченого шлема густые русые волосы — таким навсегда он запомнится Андрею…

Подготовке к скорому походу Юрик отдавался с такой истинной страстью, столь дотошно вникал во все, что и старые ратные люди вроде Серпуховского принимали его старейшинство без обид.

Оба полка размещались в Чертольском урочище[105].

Здесь же были кузница и мастерские. Юрик тут дневал и ночевал. Поначалу, правда, не все у него гладко шло, учился на ходу.

Пришел к мастерам, что лучные стрелы впрок готовили, спросил:

— Калена стрела?

— И каленые и коленые, — ответил старый оружейник.

— Как так?

— Копьеца — да, каленые, стальные. А древко, на которое они надеваются, клеим продольно из четырех коленых пластинок…

Узнал Юрик, что наколотые из выдержанной древесины пластинки долго просушиваются в печи на малом тепле, потом мастер тщательно выверяет их прямизну для однообразия полета. Бездумно выпускал он в уток да лебедей десятки, сотни стрел, а они, оказывается, вон как дорого достаются. И понял он песню, что слышал в великокняжеском дворце от домрачея Игната:

И в колчане было за триста стрел,

Всякая стрела по десять рублей,

А еще есть в колчане три стрелы,

А и тем стрелам цены нет.

Колоты оне из трость-дерева,

Строганы те стрелы в Нове-городе,

Клеены оне были клеем осетра-рыбы,

Перены оне перьецом сиза орла.

От Игната же, который в молодости был воеводой, услышал Юрик, что есть на свете дивной крепости и остроты меч— булатный[106]. Будто бы закаляют сталь особым образом: после поковки дают меч всаднику, который мчится с ним на коне во весь опор, держа лезвием вперед.

— Вот так, буестью, то есть струей воздуха, и охлаждается, — закончил Игнат.

— А тебе откуда это ведомо?

— Видел на Кавказе… А потом в наших старых книгах прописано, знаешь сам небось: «Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена»[107].

— В те времена, я слышал, у нас все белое оружие — мечи, копья, ножи, сулицы, а также и доспехи со щитами были не хуже, чем у кочевников, и лучше, чем во всей Европе.

— Верно, — согласился Игнат, — до татар у нас все было лучшим. И лошади тоже…

— И потом отец вывел было скоков, но сейчас опять свиньи, а не резвачи.

— Надо новый конский завод делать, разводить породы легконогих скакунов.

— Вот ужо скорым-скоро, скорым-наскоро!.. — с большой горячностью пообещал Юрик, а сам смутился бахвальства, нескромного, даже и преступного хода своей мысли, поправился: — Закончится рать, скажу великому князю… Если он не захочет, я в своем уделе разводить лошадей стану.

Всех удивил Юрик, когда придумал заготовить для пеших воинов деревянные лыжи, длинные и узкие, чтобы не проваливаться на глубоком снегу, но и двигаться скоро. В отсутствие Василия Дмитриевича, находившегося в Нижнем Новгороде, Юрик принял сам решение сделать мастерскую, в которой строгались из досок лыжи с острыми носами, загибавшимися затем при нагреве от пламени огня либо после распаривания в кипятке.