Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [47]

Результат особенно странный, если учесть, что основа идиш – один из немецких диалектов. Связь эта многократно акцентирована не только лингвистами, но и писателями. Например, Эренбургом – в законченном к 1924 году романе «Рвач»[110].

Герой – бывший красноармеец, мечтавший о революционном преобразовании Европы. В данном аспекте Германия к началу 1920-х годов считалась наиболее перспективной страной, почему и надлежало как можно скорее освоить немецкий. Однако энтузиаст, учась в университете, замечает, «что его сотоварищи – по большей части евреи – как-то сразу понимают этот язык. Пока Михаил их догонит, успеет произойти не одна революция»[111].

Эренбург не комментировал это комическое умозаключение. Все и так было понятно: литературный немецкий язык легко осваивали носители диалекта.

Гроссман же владел немецким, а идиш не освоил – за годы, проведенные в Бердичеве. Это противоречит здравому смыслу.

Но примечательно не только это. В книге Липкина ни разу не упомянуто, что Гроссман – уроженец Бердичева.

Сам топоним отыскать можно. Трижды упомянут гроссмановский рассказ «В городе Бердичеве». Дважды сказано, что мать автора погибла «в бердичевском гетто». И все. А ведь Липкин не мог не знать, где родился Гроссман.

Объяснение – в книге Гаррардов. Там сообщается о важном свидетельстве некоего близкого друга Гроссмана. Ему автор романа «Жизнь и судьба» намекнул как-то, что родился в Женеве[112].

Но когда Гаррарды работали на родине Гроссмана, из его друзей только Липкин и остался в живых. Лишь он мог тогда рассказать о таком намеке. Больше никаких свидетельств нет.

Допустим, не было аберрации у Липкина. Вспомнил он про намек после того, как мемуары были опубликованы за границей, опять забыл, когда отечественные переиздания готовились, а встреча с Гаррардами вновь напомнила о важном обстоятельстве. Но отсюда все равно не следует, что в Бердичеве – за восемь лет – женевский уроженец так и не освоил язык улицы. Биографическим контекстом обусловлен другой вывод: Гроссман не мог не знать идиш.

О чем, кстати, дочь и рассказала. Коль так, суждение Липкина про «десяток слов» – вымысел. Даже не домысел.

В связи с этим выводом предсказуемы возражения. Конечно, не фактографического характера. Из области интерпретаций. К примеру, так ли важно, знал ли Гроссман язык диаспоры. Аналогично – про Женеву.

Ответим сразу. Мы не выискиваем ошибки мемуариста, а рассматриваем аргументы, посредством которых он обосновывал свою концепцию гроссмановской биографии. Ту, где сведения о детстве и юности в Бердичеве оказались лишними.

Липкин свою концепцию создавал в полемике с Маркишем. Вопреки ему утверждал, что Гроссман как писатель формировался благодаря культурной идентичности, а не этнической.

Стоит подчеркнуть: журнальная публикация Маркиша не упомянута в мемуарах. А вот газетная статья Бубеннова – неоднократно.

Полемика с Маркишем обусловлена еще и реакцией на антигроссмановские публикации 1953 года. Мемуарист упреждал аналогичные инвективы – применительно к роману «Жизнь и судьба».

Гроссман, согласно Маркишу, стал не советским писателем, осмыслив «еврейскую судьбу». Бубеннов же намекал: роман «За правое дело» неудачен, потому что автору чужд русский народ.

Общее в суждениях, что Гроссман – не русский. И Липкин его отчасти «русифицировал». Уменьшал, если можно так выразиться, еврейскую компоненту на уровне культурной идентичности.

Он пытался доказывать, что Гроссман – русский писатель. Судя по доводам, именно такую задачу ставил.

Эта задача – вне академического дискурса. Впрочем, как любая попытка доказывать очевидное посредством ссылок на заведомо спорное.

Но Липкин и не был историком литературы. Он решал задачу публицистическую, для чего конструировал все новые аргументы. Вот и в беседе с Гаррардами отделил Гроссмана от Бердичева – как символа «черты постоянной еврейской оседлости». Увеличил таким образом степень «русификации». Это уже своего рода травматическая реакция. Бердичевский синдром, можно сказать.

Он проявлялся неоднократно. Так, в гроссмановском личном деле есть черновики некролога, подготовленного для газетных публикаций. В подобных случаях наряду с датой рождения указывалось и место. Конкретный населенный пункт назвать полагалось. О Гроссмане же, против обыкновения, сказано, что «родился в 1905 году на Украине»[113].

Но Гроссман появился на свет не в поезде, который так стремительно промчался через Украину, что определить место рождения просто не успели. Оно в каждой анкете и автобиографии названо. Включая хранящиеся в личном деле. И понятно, что авторы некролога тоже «хотели, как лучше». Старались не провоцировать нежелательные ассоциации.

Как раз об этих ассоциациях и написал Гроссман еще в 1929 году. Ассоциативный ряд обозначает первая же фраза очерка, напечатанного «Огоньком»: «Всякий антисемит, услышав слово “Бердичев”, ухмыляется».

Зеркало полемики

В СССР после издания романа «Жизнь и судьба» все-таки началась полемика, которую пытался упредить Липкин. Были попытки доказать, что русской литературной традиции книга Гроссмана «чужеродна»[114].

На исходе 1980-х годов подвести итоги попытался Бочаров. Он не анализировал истоки полемики, а постулировал сразу: «Иосиф Гроссман, принявший литературный псевдоним Вас. Гроссман, постоянно ощущал свою принадлежность к родному еврейскому народу. Это сказывалось не в том, что он, подобно Шолом-Алейхему, создавал сцены “из еврейской жизни”, а в том, что жизнь родного народа представала для него неотделимой от исторических судеб русского народа, российского государства»