Ваше Величество Госпожа Рабыня - [20]

— Отстреливала, Зиночка? Или всё-таки — колотила скалкой? Как, например, меня?

Заметив, что туча прошла и майор повеселел, Озяйкина тоже перестроилась на шутливый лад:

— Не передёргивайте, Геннадий Ильич! Вас — вовсе не скалкой, вас бы — шумовкой… А лучше, — глаза Озяйкиной на миг приобрели отстранённо мечтательное выражение, — плёточкой. Вам бы, ей Богу, пошло на пользу.

— Зиночка, да ты оказывается готовая "клиентка" для Игоря Олеговича! То-то так на него набрасываешься! И на рабынь! Жаль, не успела — убили бедненького…

Смутившаяся Зиночка ответила обычной в подобных случаях банальностью:

— Да ну вас, Геннадий Ильич, скажете тоже…

Завершившийся на шутливой ноте разговор с Озяйкиной, разумеется, ничего не прояснил для майора, да и не мог прояснить — Брызгалов его затевал вовсе не для этого. Тем не менее, отпустив секретаршу, Геннадий Ильич почувствовал, что настроение его заметно улучшилось и текущее расследование видится уже не в таком безнадёжном свете. Самая болезненная заноза если и не была извлечена, то мучила уже не особенно: действительно, массовое самоубийство бутовских рабынь — плод его больного воображения и только! А Васечкина? Приободрённый разговором с Зиночкой майор чувствовал, что способен думать о ней, уже не испытывая острого чувства вины. В самом деле: погибла красивая, молодая женщина — жалко, конечно! — но при чём здесь он? Мог он предотвратить это самоубийство? Не мог! Так стоит ли попусту изводиться? Другое дело, понять, в чём причина трагедии — по своей ли воле Васечкина ушла из жизни? Не подтолкнул ли кто? Если так, то — да: в этом последнем случае найти и привлечь виновного майора обязывала профессиональная гордость.

Словом, ничего после короткого разговора с Зиночкой не прояснилось, но чувство вины рассеялось, горизонт очистился, раздражение улеглось и склонности к самоедству у Брызгалова больше не было. Во всяком случае — на данный момент. И он наконец-то смог составить более-менее чёткий план предстоящих действий. Во-первых: Алла Анатольевна и Яновский — жена и друг — родные и близкие, как это ни печально, в большинстве случаев оказываются причастными к свершившейся трагедии. Во-вторых: деловые связи Игоря Олеговича — строго по документам: работа тяжкая и, скорее всего, бесперспективная, однако необходимая. И далее: выстрел в Бутова и самоубийство Васечкиной — есть ли (в реальности, а не в его фантазиях!) какая-нибудь связь между этими двумя смертями?

А кроме? Ведь всё, сформулированное сейчас, худо-бедно, но им уже отрабатывается. Музыкант? Не зря же он возглавляет список? Будто бы нет причины? Мало ли… А подсознание ошибается очень редко… И что-то, когда он выписывал фамилию Сазонова, вело его руку? И всё же…

…всё же, поводя итог прошедшему рабочему дню, Геннадий Ильич был недоволен. Отрабатываемые очевидные версии, две, три весьма фантастические гипотезы, приступ душевного самобичевания — не впечатляет! Серость, рутина, мазохистские судороги, а допрос Лисовского, так и вообще — провал! Совершенно необходим новый взгляд, но… прозрения не случаются по заказу! А посему — довольно! На сегодня хватит! Домой!

Дома Геннадия Ильича, кроме Барсика, дожидалась Лидочка. По средам и субботам убирающая брызгаловское холостяцкое жильё, тридцатитрёхлетняя уютная женщина. Светловолосая, сероглазая, начинающая полнеть — из беженок. Официально, вернее — из вынужденных переселенок. Из зоны грузино-абхазского конфликта. Молчаливая, очень не любящая вспоминать ничего из пережитого на родине. Единственное, что за год знакомства Брызгалову удалось у неё узнать: ой, Геннадий Ильич, лучше не надо! Что те, что эти! Грабят, насилуют, убивают — даже своих! А уж русским-то! Слава Богу, вырвалась! Жива осталась! Как маму похоронила — сразу в Россию. В которой, вы уж простите, тоже пришлось не сладко. Поначалу-то я ведь считалась беженкой — с территории иностранного государства. Ни с работой устроится, ни с жильём. Как кормилась — не спрашивайте. По всякому. Вспоминать не хочется. Но всё-таки — повезло. Пристроилась в вашем городе.

Узнав по своим каналам, что Студенцова Лидия Николаевна за уголовным розыском не числится, более любопытства Геннадий Ильич не проявлял: захочет — скажет сама. Не захочет — не надо. Лишь бы справлялась со своими обязанностями. А домработницей Лидочка оказалась прекрасной. И не только домработницей.

Сблизились они — одинокая молодая женщина и холостой мужчина — достаточно скоро: месяца через два после начала работы Лидии Николаевны. Хоть и без особенной страсти, но по обоюдному влечению — что Геннадия Ильича более чем устраивало. "Страстей" — и с женой, и с некоторыми любовницами — ему перепало лишку. Явный перебор со "страстями" — при ощутимом недостатке уюта, тепла, спокойствия. И это при сыщицкой — хотя и любимой, но по сути собачьей! — службе.

Брызгалов, разумеется, предполагал, что в тайне, подобно прочим его любовницам, Лидочка мечтает занять (и в сердце, и на ложе) более прочное место — пусть даже без официальной регистрации. Но — в отличие от этих прочих — Студенцова, прошедшая через черноморский ад, никак не проявляла внешне своих заветных желаний: за все десять месяцев их интимной близости не только ни одного упрёка, но ни разу даже ни тени досады. Всегда довольная тем, что есть и не претендующая на большее — да о такой женщине Геннадий Ильич мог только мечтать! Хотя, конечно, понимал: природа своё возьмёт — через полгода, год, в крайнем случае, через два Лидочка, отойдя от шока, ревнивой и требовательной сделается наравне с другими: всеми, бывшими у него прежде любовницами. Но это — когда ещё… а пока — можно сказать, идеальная возлюбленная. До того идеальная, что Брызгалов, потихонечку распутав старые связи, не помышлял о новых.