Ваша честь - [121]
– Я не смогу отпустить тебе грехи, если ты не раскаешься, – настаивал исповедник.
Одно дело мучиться угрызениями совести, и совсем другое – признать перед каким-то мужланом, что он, признанный авторитет в вопросах правосудия, совершил ошибку. Но схимнику было не до шуток, ему было необходимо покаяние.
– Я раскаиваюсь, – проговорил наконец судья.
– В таком случае, сын мой, теперь, когда Бог, перед которым ты согрешил, простил тебя, ты должен поступить, как подобает. Богу угодно, чтобы ты искупил свою вину: ты должен предать себя в руки правосудия, потому что это твой долг перед обществом и перед Богом.
Эти слова подействовали на дона Рафеля как пощечина. Какая дерзость, диктовать ему, что он должен предать себя в руки правосудия! Какой у него может быть долг перед обществом, когда правосудие – это он и есть… Уж в этом-то у него не было сомнений. Одно дело – свои собственные угрызения совести, и совсем другое, никак с ними не связанное, – это искупление вины, которого может требовать от него общество. Дон Рафель Массо был из числа людей, уверенных, что они – исключение из правил и, соответственно, что общепринятые нормы по отношению к ним неприменимы. «Исполни свой долг перед обществом… Ты согрешил перед Богом…» Именно это он и сам произносил десятки раз в более официальной обстановке, когда в качестве председателя Уголовной палаты выносил подсудимым обвинительный приговор… А теперь захудалый францисканишка из захолустного монастыря обращается с теми же словами к нему – к нему! Председателю Верховного суда! – с теми же словами… Прощение Божие – это дело частное, личное, оно касается единственно его души: затем он к священнику и пошел. Но публичное покаяние было ему совершенно не нужно. Он опустился до уровня исповедника и примерно так, в двух словах, все ему и объяснил. Но монах стоял на своем: чтобы заслужить прощение Господне, нужно загладить свою вину.
– Но, отец мой, как я могу ее загладить, если женщина уже мертва? – разозлился дон Рафель и повысил голос. И тут же испугался, что у стен есть уши. – Как?
– При совершении преступления, последствия которого непоправимы, сын мой… его можно искупить, только понеся наказание, которое тебе определит суд человеческий.
– А кто дал людям право говорить мне, как я должен быть наказан?
– Что, сын мой?
– Кто дал людям право говорить мне, как я должен быть наказан!
– Умерь гордыню, сын мой. А иначе зачем же ты тогда явился исповедоваться?
Дон Рафель промолчал. И молчал добрую минуту. Монаху снова стало дурно. Ему было страшно, потому что до этого дня ему никогда еще не приходилось сталкиваться в исповедальне с ужасом преступления.
– Я сам не знаю, для чего пришел…
– Ты веришь в Бога?
– Да. Да, думаю, что верю. Но я хочу, чтобы меня простила Эльвира, бедная девочка.
– Эльвира?
– Женщина, которую я убил.
– Ты веришь в Бога?
– Вы уже спрашивали.
– Зачем ты решил прибегнуть к таинству исповеди, сын мой?
– Я вам не сын. И не обращайтесь ко мне на «ты»… Меня такое панибратство раздражает.
И разве что про чеснок не упомянул.
– Простите… – Наступило молчание. Наверное, этого странного человека было уже не спасти. – Вы хотите, чтобы Бог вас простил, но искупить свою вину не желаете…
– Если бы можно было ее искупить без огласки… Если бы можно было решить этот вопрос при помощи солидного пожертвования… я готов…
– Что вы, что вы… – всполошился монах. – Что за кощунственная нелепость!
– Я не желаю быть наказанным людьми.
– Вы не верите в человеческое правосудие.
– Раньше верил. А сейчас… нет, сейчас уже не верю.
– Дело ясное: когда пришел ваш черед ему повиноваться.
– Нет, отец мой. Все гораздо сложнее. Я знаю все о человеческом правосудии. В нем нет ни силы, ни справедливости, его вершат люди… которые тоже способны на преступление. – Он помолчал, чтобы перевести дыхание. – Людской суд несправедлив по определению. У человека нет права решать… хотя ему и дано различать между добром и злом… – Он прервал свою речь и обратился в темноту исповедальни с вопросом: – Кто дал людям право назначать виновному наказание?
– Закон. Его величество король. Господь.
– Король? Господь?.. Они и не догадываются о нашем существовании…
– Покайтесь, это богохульство.
– Каюсь. Я не нарочно…
– Хорошо, сын мой, то есть сударь. Вам не кажется необходимым наличие какой-либо системы для защиты общества от злоупотреблений отдельных индивидов? Вы с этим не согласны?
