Ваш Николай - [6]

Мы будто совещаемся, пусть, мол, их –

И оставляем влюбленных одних.

И ждем, и ждем, и ждем до утра,

И она выходит – пойдемте, зовет, пора.

А Фридрих спит и дышит покойно, тихо,

Как будто бы обнимает Эльзу Скифлд.

1987–1989

* * *

Бежал к обрыву,

Раскинувшись на плечах,

И насторожившись,

Опомнился вдруг.

И в тот же миг

Со всех сторон высыпали наизготове,

Пойдем, милый, извини,

Хорошо, идемте.

Было ли слышно,

Как возвращались,

Как завороженные,

Прекрасной толпой, гурьбой.

1987–1989

* * *

Последняя застава как гора,

И слышишь, как предупреждение,

Не пройдешь, товарищ,

Пройду, – отвечает.

Возьмите документы в залог,

Обручальное кольцо,

Что ж, счастливо, как говорится,

До самой встречи, – отвечает.

1987–1989

* * *

И солнце бледнеет до полной луны.

Англичанин выходит, ступает на снег.

И снег подтаивает, струится под ним.

И кто-то настроенный против него.

Рождается и умирает в душе у него.

И чувство потери тревожит его.

И он поднимается, ослепший.

Наощупь выводит на снегу – англичанин.

1987–1989

* * *

Эти маньчжурские плато

Напоминают Чкалов.

В Чкалове на Шевченковских

Точно такие места.

В Маньчжурии с первых дней

Чувствуешь подавленность,

Неуверенность в себе,

Ты немногословен, сдержан.

На Шевченковских легче,

Это же Чкалов.

Точно такие места –

Немногословен, сдержан.

1987–1989

* * *

В простодушии своем не замечая

Ни скатерти в жирных брызгах,

Ни рюмок национальных,

Ни хлебного тесака,

Раздвинув ноги, откинувшись на подушках,

Как гость –

Куда там в простодушии своем,

Звуки не расценивает,

На верхушки тополей глядит вприщур,

Сгорбившийся, не отдохнувший с дороги.

1987–1989

* * *

Ни один из истопников не признался,

Руки держа за спиной,

Шли не подозревая в глубь страны,

Не признаваясь и друг другу.

Нельзя не спеть о Баренцевом море, полагали,

Запевали нетронутыми голосами,

И вышли к морю наконец,

Стемнело наконец.

Как истопники умирают, кричали,

Погружаясь в воду, серебрясь,

Как шли в глубь страны прекрасно,

Пели прекрасно.

1987–1989

* * *

Ворота настежь, чернея,

Оборудованные корпуса,

Голая степь на карте,

Солончаки,

Ни одного миллиметра на карте,

Но ворота звенят, пожалуйста,

Пельмени, постель,

Да ведь это сестры,

Искаженные лица, наши сестры,

Оренбург не принимает,

Поздно, назад, это не Оренбург,

Там наши сестры,

Это не сестры.

1987–1989

* * *

В кузове перекатываются бочки с олифой,

В Чкалов, домой,

И взрывы не слышны,

Никак не вырвется Каминский,

Неплохо ведет, слишком нервно,

Кузов в потеках, прибывать продолжает,

Напрягаясь, Каминский, хохотом подгоняя,

По шлейфу олифы как петля,

И дверцей хлопнув, останавливается,

Проминает кулаком капот –

Где Чкалов, что за чертовщина?

1987–1989

* * *

Там аисты бесполезные зависают

И в камень, как в зеркало, глядят.

Сайгак полуголодный,

Ночные мыши,

В низине заброшенный кишлак.

Там вертолетчик кружит с весны,

Не в силах вырваться,

И звук разладившегося двигателя,

Может быть, единственный звук.

 –

Запомнилась диковинная напольная мозаика –

Фигуры поверженных быков,

Красная трава,

Прогибающаяся под тушами быков.

В центре – единорог-убийца

С закрытыми красными глазами,

Как еле держащийся на ногах.

Вдали пастухи с курительными трубками,

Чубуками указывающие на единорога.

 –

Железны ворота потрачены гнилостью

Рабочие танцуют во дворе, как мексиканцы,

Насильно вовлекают в круг хозяина.

Мальчишки волокут больного медвежонка,

Пойманного в фабричных шахтах.

Медведь не страшится,

Поводит забитой веревками пастью.

1990–1994

* * *

Когда стеклянны дверцы шкапа,

Скрипя, распахиваются вдруг,

В природе пышно расцветает

Пронзительный, негромкий звук.

Мы все выходим ради Бога,

Гуляет почва под ногой,

И придорожные овраги

Переполняются водой.

И провода поют и рвутся,

Не в силах электричество сдержать,

И мы печем картофель в углях,

Поскольку некуда бежать.

И на сырой земле вповалку,

Под гром и молнии разряд,

Мы засыпаем сладко-сладко,

Как много-много лет назад.

1990

* * *

Прибрежные камни размечал,

Счищал с камней плесень,

В длинной рубахе, как мадонна,

Подвижный, северного склада.

Расчищал камни,

Механически передвигаясь,

Без инструмента, без питьевой воды,

В одной рубахе.

1990

* * *

По вечерам женщины плавали в озере.

Мужчины засиживались в беседке.

Звезд никогда не было.

Пахло крапивой.

Пахло купоросом, крапивой.

Телеграфные столбы огибали усадьбу.

Касаясь галечных насыпей.

Галька фосфоресцировала, шевелясь.

Шаги казались голосами.

1990

* * *

Шахматы, шашки рассыпались.

Ветер сшибает стекло.

Из темноты выступают Фридрих и Эльза.

Фридрих и Эльза, станцуйте, как цыгане,

Любовный танец.

Нет, – отвечала Эльза. – Я безумно слаба,

Но Фридрих в отличной форме.

И Фридрих вылетал, как бешеный.

Брались за руки,

Танцевали, как цыгане.

1991

* * *

Втулки порохом отбивал

Матрос отставной,

Во сне разговаривал с Богородицей

О непогоде, болезнях,

Во сне представал перед Богородицей,

Просил за матросов.

1992

* * *

Входит двоюродный брат,

Просит передать деньги нуждающемуся товарищу.

Постой, брат,

Твоего товарища давно нет в живых.

Нет, брат, веришь – бесконечно нуждается.

1992

* * *

Вывешивать белье,

Питаться снегом,

В наш двор не заходило время,

Нас не боялась детвора.

Припомним – детвора с магнитом

Проходит нашей улицею торопливо

….

1992

* * *

Был опыт в градостроительстве,

Строил в Польше,

На рубеже первичных изысканий