Варфоломеевская ночь: событие и споры - [73]

Исследование того, до какой степени социальная и культурная деятельность, влекущая за собой указанные изменения, носит религиозные черты, приводит к необходимости исследования мотивации субъекта как раскрытия этих черт. Существование "божественного" при этом можно считать реальным настолько, насколько оно реально для сознания и, следовательно, доступно исследователю. Далее, при исследовании мотивации приходится ограничиваться изучением непосредственно данного, так как поиск латентного в религиозных репрезентациях (например, психоаналитический подход) приводит (поскольку действия в данном случае толкуются как неосознанные самими людьми) к редуцированию религиозного, к имеющим объясняющую силу структурам, без возможности верификации этих структур как умозрительных (Фрейда нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить, положения психоанализа Фрейда гипотетичны). Поскольку эмпирическую подоплеку исследования таким образом невозможно проверить — ее нет, исследователь, как уже было показано, в этом случае занимается конструированием фактов, а не их интерпретацией.

Гибкость в интерпретации религиозного (например, исследование Клиффордом Гиртцем религии как символической системы, независимой от других символических систем, в том числе идеологической: при том, что религия создает социальную ситуацию, исследование далеко от того, чтобы однозначно сводить религиозное к социальному) дает, по мнению авторов, возможность создания реалистической картины религиозного, где существование трансцендентной реальности "божественного" не отрицается, поскольку рассматривается как реальность сознания[397].

Таким образом, продолжая исследования Религиозных войн и Варфоломеевской ночи как одной из их кульминационных точек, желательно отдавать себе отчет в том, что хотя освобождение от редукции может выступать в качестве желаемой перспективы и сулить историку немало выгод, достижение чаемой свободы кажется утопией. "Класс", конечно, является умозрительной конструкцией, но ведь "религиозное" является ею точно так же, а замену одной абстракции другой вряд ли можно счесть желаемым результатом. Сами не отдавая себе в том отчет, исследователи оказываются вовлеченными в метафизические рассуждения.

Новые оценки старых версий >Павел Юрьевич Уваров

Событийная история, которую историки последних десятилетий хоронили так долго, еще раз доказала свою жизнеспособность. Концентрация усилий участников нашего сборника на одной проблеме дает предметное представление о существовании различных подходов, исследовательских методов, историографических школ и даже различных форм исторического нарратива, и в этом он с успехом может соперничать с многочисленными ныне работами обзорно-историографического характера и с не менее многочисленными эпистемологическими размышлениями об историческом дискурсе.

При всем многообразии подходов к проблеме, продемонстрированном авторами, они сумели найти общий язык, что позволяет говорить о возможности позитивных ответов на поставленные вопросы.

Все согласились с тем, что Варфоломеевская ночь не была заранее спланированной подготовленной акцией, проведенной по чьему-то распоряжению. Огромную роль сыграл спонтанный всплеск религиозного экстремизма парижан, впрочем, вполне поддающийся истолкованию с учетом длительных тенденций городского развития. В этом смысле критика в адрес Жана Буржона не должна заслонять от нас главного — признания важности настроений парижской толпы, менее всего согласной на принятие королевских законов о веротерпимости. Но это не снимает ответственности с короля, Екатерины Медичи, или шире — правительства. Если вопрос о том, было ли покушение на Колиньи подстроено королевой, остается открытым, то решение правительства провести превентивную акцию против военных вождей гугенотов в ночь на 24 августа 1572 г. не подлежит сомнению. Вина правительства заключается и в том, что при всем "макиавеллизме" оно оказалось в плену у своих собственных идей и иллюзий, поверило в свое всемогущество, в то, что оно может навязать обществу религиозный мир указами или пышными торжествами.

Но событие, и в этом сходятся все участники, не поддается однозначному толкованию. Оно сразу же обрастает множеством смыслов, обретает "виртуальную реальность", как любит говорить Дени Крузе. Свадьба Маргариты Валуа и Генриха Наваррского затевалась Екатериной Медичи как акт примирения, призванный положить конец Религиозным войнам, но также была предметом международного торга, средством политического давления. Точно так же "играла" смыслами Варфоломеевской ночи Елизавета Тюдор. Гугенотам же удалось достаточно быстро вписать трагедию в свое собственное видение истории как таинства Провидения. И эта их максимально пристрастная, но потому более убедительная точка зрения предопределила восприятие события последующими поколениями, перекочевав в стереотипы массового исторического сознания.

Ничего подобного Варфоломеевской ночи более во Франции не повторилось. Возможно, действительно потому, что общество вступило в фазу активных необратимых изменений, называемых некоторыми социологами "расколдованием мира". Но Варфоломеевская ночь при этом продолжила свое существование, оставаясь реальностью и для гугенотов, переосмыслявших всю свою историю, всю свою политическую и религиозную стратегию в ракурсе этого события. Оставалась она реальностью и для воспаленного воображения рьяных католиков — они опасались реванша за нее со стороны гугенотов, но также уже после своего поражения мысленно возвращались к той ночи, пытаясь объяснить себе, почему "чудо" не привело к желанному восстановлению религиозного единства. Самые прозорливые из них усмотрели причину этого в духовном несовершенстве людей и перенесли религиозную борьбу внутрь своей души, открыв новые перспективы европейской культуры.