Вам доверяются люди - [50]

Марлена отвечает без запинки:

— Могу. Потому, что проверяю признаки, которые не имеют ничего общего с опухолями.

Это та полуправда, без которой — Марлена внутренним чутьем угадывает взвинченность Фельзе — он ни за что не уснет. Но Фельзе и сам жаждет утешений. Недаром Степняк кричит им: «МХАТ! МХАТ!»

— Хорошо, — угрожающе говорит Фельзе, — я приму этот порошок, если вы мне дадите слово…

— Какое слово?

— Позвонить по одному телефону.

— Ох, с удовольствием! Сейчас запишу номер… Тетя Глаша, дайте водички, Витольд Августович запьет…

Тетя Глаша ловко нашаривает порошок под матрацем и подает пластмассовый зеленый стаканчик с водой.

— Не поднимайтесь! — предупреждает Марлена. — Тетя Глаша, лучше поильник… Откройте рот!

Она сама добросовестно высыпает ему на язык весь порошок, до последней крупинки, и Фельзе послушно запивает кипяченой водой из носатого, похожего на чайник поильника.

— Ф-фу! — морщится он. — Какая горечь!

— Мединал! — поясняет Марлена. — Ну, говорите номер и кого вызвать.

Он говорит и после паузы спрашивает:

— Вы утром сменитесь? В котором часу?

— В восемь.

— Могу я рассчитывать, что вы позвоните до ухода?

— Даю слово.

— А то она будет очень волноваться.

— Это ваша жена?

— Да. Она, конечно, помчалась вместе со мной, но я ее сразу отправил: внизу было очень страшно.

— Почему страшно?

— Я же сказал вам раньше: там тяжелораненый.

— А, да, да…

Марлена хочет подняться. Ей тоже страшно — за Рыбаша. Но Фельзе смотрит почти умоляюще:

— Посидите еще немножко! Я, кажется, в самом деле скоро усну.

— Тогда не разговаривайте…

Она сидит на краешке его кровати и думает о незнакомой женщине, жене этого человека, которую он сразу отправил домой, потому что в приемном отделении было очень страшно. Он не хотел, чтоб она видела страшное. А сейчас она, должно быть, мечется в ужасе и отчаянии по комнате и не знает, как дожить до утра, когда можно будет позвонить или прибежать в больницу и, замирая, спросить: «Ну, как?.. Что он?..» Интересно, какая она? Есть у них дети? Давно они женаты?

До чего странно все-таки, час назад она не подозревала о существовании инженера-проектировщика Витольда Августовича Фельзе. Он жил здесь же, в Москве, ходил по тем же, что она, улицам, может быть, сидел с нею рядом в троллейбусе или в театре, может быть, читал те же книги или в один миг с нею, услышав о запуске космической ракеты, восклицал: «Ух, здорово!» Но ей не было до этого никакого дела. И вдруг — неожиданная дурнота, холодный пот на лбу, боль, пронзительные гудки скорой помощи, и вот он лежит на больничной койке, среди незнакомых, чужих людей, и, как напуганный ребенок, цепляется за Марлену: «Посидите еще немножко!» И она сидит возле него и думает о его жене, которую никогда не видела, и о том, что будет с ними обоими, если… Пожалуй, сестра Зоя Богдановна (вспомнила, все-таки, как ее зовут!) сказала бы, что доктор Ступина потакает бессмысленным капризам больных. Да и Анна Витальевна Седловец недовольно поморщилась бы: «Ах, милочка, поменьше, поменьше сердца! Мы должны их лечить, но нянчиться нам просто некогда…» Как досадно, что завтра дежурит именно Анна Витальевна! С Нинель можно договориться, она рассудительна и суховата, но у нее есть душевный такт. Про Юлию Даниловну и говорить нечего, — деловитая, ровная, даже иногда суровая с виду, а сколько в ней горячего участия к каждому, кто лежит в этих палатах! Даже этот старик Отто Карлович Бангель с его розовой лысиной умеет так хитренько подмигнуть больному, что человек невольно расплывается в ответной улыбке.

«Одни видят больного, а другие — только болезнь…» Так, кажется, сказал на какой-то утренней пятиминутке Степняк. Тогда она не очень вдумалась в его слова. А ведь это так важно — видеть больного. Больного, который болен такой-то болезнью! Но именно этого больного. С его судьбой. С его характером. С теми его ощущениями, которые называются субъективными.

Тогда, на конференции, Мезенцев, слегка усмехнувшись, поправил: «Я бы предложил уточнить формулу — видеть больного, но знать болезнь. Ибо, в конечном счете, сам больной благодарен нам за излечение болезни, а не за проникновение в его психологию…» И вдруг с ним заспорил Львовский. Львовский всегда держится в тени, на конференциях помалкивает, а тут почему-то покраснел и очень громко сказал: «Знать болезнь и уметь ее лечить — это само собой разумеющаяся обязанность врача. Но есть врачи, которые любят побежденные ими болезни, а другие любят еще и больных». И тотчас снова спрятался в свою раковину. И Андрей, как всегда шумный, выкрикнул: «Правильно, Матвей Анисимович!» И даже демонстративно зааплодировал, так что Степняку пришлось унимать его.

Любить больного! Марлене кажется, что сегодня она впервые испытывает это чувство. Инженер Фельзе, который действительно тихо уснул под ее размышления, совсем не безразличен ей. Она хочет не только справиться с его болезнью, она хочет вылечить именно его. И вылечить так, чтоб он при этом не пугался порошков, не мучился бы тайными сомнениями, не страдал бы оттого, что сестра Зоя Богдановна считает бессмысленными капризами его нервные вопросы.