Вам доверяются люди - [41]

— Что я тебе говорила, Саша! — Она с детским оживлением поглядывала то на мужа, то на обеих подруг. — Я сразу сказала, что, если Марлена такая, как он рассказывает, она непременно поможет собирать посылку. Видишь теперь?

Они засиделись допоздна, благо мать и отчим Марлены совершали свой ежегодный рейс на теплоходе по Волге и можно было болтать хоть до утра, никому не мешая. На следующий день Саша с Танечкой отправлялись по туристским путевкам на Черноморское побережье: «Я ведь никогда не видела моря, — объяснила Танечка, — родилась в Акмолинске, там и жила, пока не послали в совхоз…» — она сделала жест в сторону Саши, как бы поясняя этим, что произошло дальше.

Расстались они искренне довольные друг другом. Позже, вспоминая с Нинель эту не совсем обычную встречу, Марлена не без юмора изображала, как она собиралась покровительствовать беззащитной девочке, которую притащил к ней этот невозможный Сашка, и как беззащитная девочка мигом уложила на обе лопатки столичную самоуверенную «штучку», какой почитала себя Марлена.

Теперь, в новогодний вечер, стоя в одиночестве у окна ординаторской, она думала о Сашке, который воображал, что любил ее, а женился на худенькой и в общем-то некрасивой девочке-фельдшерице, и который, по мнению Нинель, чем-то похож на Рыбаша. Глупости! Ничего общего! Рыбаш…

Дверь тихо скрипнула.

— Марлена Георгиевна, — позвала тетя Глаша, — половина девятого… По палатам пойдете?

Батюшки, с этими дурацкими воспоминаниями можно прозевать все на свете!

— Конечно, пойду, тетя Глаша. Почему спрашиваете?

— Да нет, — тетя Глаша отвела глаза, — я только посоветовать хочу: вы сегодня построже проверяйте. Вечер-то особенный, знаете.

— Ну и что же? Надеюсь, наши больные не собираются в рестораны? — Марлена под шуткой скрыла неопределенное беспокойство.

— Какие уж рестораны!.. — тетя Глаша вздохнула. — А все-таки народ разный, своей пользы не понимают, могут и учудить чего-нибудь…

— О чем вы, тетя Глаша? — нетерпеливо спросила Марлена. — Поужинали все? В столовой никого не осталось?

— В столовой уже и свет погасили, — тетя Глаша опять вздохнула.

— Ну и прекрасно. Ступайте. Я сейчас приду.

Она дала санитарке выйти, подошла к зеркалу, поправила шапочку и, с сожалением оглянувшись на молчаливый телефон, решительно направилась к двери.

2

В половине десятого Марлена возвратилась с обхода. Всюду полный порядок, даже ходячие больные сегодня улеглись вовремя и не докучали сестрам просьбами дать додумать один-единственный ход на шахматной доске и доиграть последнюю партию в домино. В каждой палате ей пожелали счастливого Нового года. Горнуш из Закарпатья, переведенный в общую палату на следующее утро после смерти Сушкевича (его убедили, что Сушкевича жена увезла за город, на воздух), с застенчивой улыбкой показал ей поздравительную телеграмму, которую он получил еще днем от товарищей с фабрики. В маленькой третьей палате для тяжелобольных пусто. Федосеева из восьмой палаты, та, которую сестра Груздева чуть не отравила нашатырем и которая сберегает компоты и кисели для дочки, сияя от удовольствия, раскрыла перед Марленой жестяную коробочку с монпансье.

— Возьмите, ну, пожалуйста, возьмите! Мне доченька к празднику принесла. — Она говорит громко и торжествующе оглядывает соседок: вот, мол, какая заботливая дочка!

Марлена пробует отказаться, но Федосеева волнуется и еще настойчивее просит:

— Вы уж не побрезгуйте дочкиным гостинцем, откушайте. — Она почти умоляюще протягивает коробку и, когда Марлена осторожно отколупывает один красненький леденец, доверительно сообщает: — Завтра-то дочке, может, и не успеть ко мне, они за городом в компании гуляют, так она сегодня принесла. Чтоб, значит, поздравить с наступающим…

Красненький леденец вдруг кажется Марлене горьким, как лекарство. Острая жалость подступает к горлу. Несчастная, слепая материнская любовь! Неужели и ее мать, мать Марлены, вот так же нищенски радуется какому-нибудь небрежному знаку внимания своей единственной дочери, какой-нибудь случайной улыбке, наспех сказанному ласковому словечку? Нет, нет, не может быть! Да и, кроме того, есть отчим, который всегда возле мамы, всегда готов разделить с нею… Ну хорошо, а если бы отчима не было?

— Вы замужем? — неожиданно для себя спрашивает Марлена Федосееву.

— Вдова, голубушка Марлена Георгиевна, вдова. Семнадцать лет вдовею. Дочке полтора годика было, как получила похоронную… — Она ласково смотрит на статную фигуру Марлены, на ее отливающие медью густые волосы, заботливо уложенные под белую шапочку, на гладкий высокий лоб. — Могла, конечно, опять выйти, тогда-то молодая совсем была, двадцать седьмой только пошел. Да побоялась, знаете: вдруг доченьку мою новый муж обидит?

«А моя мать не побоялась!» — сердито и поспешно думает Марлена, слушая журчащий по-домашнему говорок Федосеевой.

— Может, и зря, конечно, тревожилась. Это в старину больше отчимы да мачехи над неродными детьми измывались, — она произносит «неродными», делая ударение на «о».

— Зря, безусловно! — не вытерпев, вступает в разговор соседка справа, она уже давно порывается что-то сказать. — Всю свою жизнь дочке отдали, а она выскочит замуж — и поминай как звали. На старости лет одна-одинешенька останетесь. В лучшем случае — нянькой у внуков…