Вальтер Беньямин – история одной дружбы - [92]

К осени на Ибицу обрушились проливные дожди, по вечерам стало холодать, и мы с удовольствием разжигали огонь. Целые деревья, разрубленные на огромные поленья, сжигали мы в большом камине моего домика. Однажды вечером я разводил огонь при помощи щепок для растопки под названием «экономные демоны» (demonios economicos), купленных в бакалейной лавке Сан-Антонио, а Беньямин с нескрываемым интересом наблюдал за процессом. Он внимательно смотрел, как строится в очаге это сооружение: сначала «экономный демон», затем несколько древесных углей, затем маленькие поленья и, наконец, большие. Когда огонь разгорелся и языки пламени начали лизать дрова, Беньямин мне сказал: «Вы работаете, как беллетрист». Я удивлённо поднял на него глаза. «Да, – подтвердил он, – ведь ничто не напоминает роман больше, чем сложенный из поленьев костёр. Это кропотливое выкладывание щепочки за щепочкой, где каждая поддерживает следующую, создавая идеальное равновесие – и какая участь всё это ожидает? – Разрушение. То же и с романом. Все персонажи поддерживают друг друга в состоянии идеального равновесия, но истинная цель романа – их уничтожение». В тот вечер Беньямин не объяснил, почему роман должен уничтожить своих персонажей. Зачем их уничтожать? Ответ на этот вопрос я нашёл двадцать лет спустя на удивительных страницах «Рассказчика»⁴⁵⁸, которые были опубликованы стараниями Адриенны Монье во «Французском Меркурии» в июле 1952 года⁴⁵⁹. В этой работе Вальтер Беньямин возвращается к сравнению с горящими в камине поленьями. Он подчёркивает одиночество читателя романов. «В своём одиночестве читатель романа стремится освоить свой материал более основательно, чем остальные. Он готов с жадностью проглотить его весь без остатка. Он хватает и поглощает материал, как огонь в камине уничтожает поленья. Напряжение, пронизывающее роман, очень напоминает сквозняк, который раздувает пламя в камине и заставляет его играть»⁴⁶⁰. Далее он добавляет, говоря о персонаже романа: «”Смысл” его жизни раскрывает только его смерть. Однако читателя романа интересуют только люди, по которым он может понять “смысл жизни”. Поэтому он должен так или иначе быть готовым к тому, чтобы пережить их смерть»⁴⁶¹.

«Рассказчик» – это также единственная работа Беньямина – по крайней мере, из тех, что были опубликованы – в которой упоминается Ибица. Он повествует о суровом предостережении, предназначенном всякому, кто взглянет на куранты собора Ибицы (а не на циферблат солнечных часов, как ошибочно указывает Беньямин) и увидит там надпись: Ultima multis (Для многих – последний)⁴⁶².

Мне помнится, что Беньямин уехал с Ибицы в конце осени. Сгущающиеся над Германией тучи очень беспокоили его. Я остался на Ибице до конца декабря и вернулся в Париж, прежде проведя некоторое время в диком уголке испанских Пиренеев неподалёку от Андорры, где я катался на лыжах. Задерживаться в Париже больше чем на три месяца я не собирался. Мне не терпелось вернуться на Ибицу.

В конце марта 1933 года я получил письмо от Феликса герата из Сан-Антонио, где тот провёл зиму. Нёггерат давно дружил с Беньямином – они и Райнер Мария Рильке вместе учились в Мюнхенском университете. В письме были следующие слова: «Вот уже несколько месяцев мы не находим себе места из-за событий, которые давно ожидались, но совсем недавно стали реальностью. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду Германию… Каждое сообщение оттуда приносит нам новые тревоги. Последнее письмо мы получили от нашего друга Беньямина, который сейчас почти перестал выходить из дома – и у него есть все основания на то, чтобы считать подобное приключение опасным».

Через несколько дней Вальтер Беньямин приехал из Берлина в Париж. Я принялся расспрашивать его о Германии. Он мне сказал, что в нынешние времена, когда какой-нибудь немец говорит о культуре, то хочется нащупать в кармане револьвер. Я предложил ему остановиться у меня, а 4 апреля мы вместе сели в поезд до Барселоны. Там мы провели несколько дней перед отъездом на Ибицу. Вечера мы коротали в Barrio chino⁴⁶³, который был тогда ещё тем незабываемым дореволюционным Barrio chino. Необузданный люд заполнял исчезнувшие сегодня кабаре: бары «Дю Маншо» с фламенко, «Сакристан» и «Ла Криолла» с невероятно красивыми мальчиками, переодетыми в вечерние платья, «Севилья» с обнажёнными певицами. На улицах и в грязных подворотнях дети нагло пытались продать «свеженькие часы» (только что украденные).

В Ибице я вновь въехал в мой дом на улице Конкиста, расположенный в верхней части города и окружённый садом, в котором росло вдоволь гранатов и табака. А Беньямин вернулся в свою бухту Сан-Антонио, куда и сам я нередко наведывался.

Именно той весной Беньямин прочитал мне свои детские воспоминания, которые представляли собой серию довольно коротких текстов, объединённых под заголовком «Берлинское детство»⁴⁶⁴. Он читал и сразу же переводил мне прочитанное. Его владение французским было достаточным для того, чтобы я мог следовать за ним по порой очень извилистым тропам его мысли. И всё же многие отрывки оставались неясными, потому что у него не получалось подобрать французские аналоги для некоторых выражений или слов. Именно тогда я и решил взяться за подготовку французской версии «Берлинского детства», над которой я стал трудиться, руководствуясь его тонкими, но требовательными замечаниями. Работа эта была длительной и сложной. Пьер Клоссовски, который позже тоже работал с Беньямином (над переводом его эссе о «Произведении искусства в эпоху его технической воспроизводимости»