Вальтер Беньямин – история одной дружбы - [90]

От всего сердца

твой Герхард.

Жан Сельц ВАЛЬТЕР БЕНЬЯМИН НА ИБИЦЕ

С Вальтером Беньямином я познакомился в 1932 году на ских островах – их иногда ещё называют «младшими братьями» Балеар⁴⁵². Тогда он впервые приехал в Испанию, перейдя через ту роковую границу, где восемь лет спустя он – немец, который отчаянно пытался спастись от немцев – покончит с собой.

Апрельским утром я сошёл с корабля на берег Ибицы. Я думал, что приятно будет провести на острове недели две, не больше, однако мне предстояло прожить там около двух лет. В те времена туристов на Ибице было немного. Лишь несколько американцев жили в Санта-Эулалии, на восточном побережье, а на западном берегу, в Сан-Антонио, несколько немцев добровольно привыкали к ссылке, которая в скором времени стала для них принудительной. Посередине, в городке под названием Ибица, поселился я, и в ту пору я был единственным французом, живущим на острове. Никаких взаимоотношений между немцами из Сан-Антонио и американцами из Санта-Эулалии не было. И всё же в этих двух маленьких бухтах жили два очень интересных человека: писатели Вальтер Беньямин и Эллиот Пол. Надо сказать, что оба они были нелюдимами, бирюками. Но с бирюками я всегда умел найти общий язык и поэтому достаточно быстро с ними познакомился. Эллиот Пол, основатель авангардного журнала «Транзисьон»⁴⁵³ и автор вышедшей несколькими годами позже и очень популярной в Америке книги о гражданской войне на Ибице («Жизнь и смерть маленькой испанской деревни»⁴⁵⁴), был бирюком умным, улыбчивым и мягким, но при этом совершенно домашним. Можно сказать, что пейзажи и пустынные пляжи Ибицы его нисколько не интересовали. Они с женой Гертрудой жили в «Фонда Косме» – маленькой, непритязательной деревенской гостинице. Эллиот Пол почти никогда не выходил за порог своей скромной комнатушки, из окна которой с утра до вечера доносилось стрекотанье печатной машинки. Общению с ним это отнюдь не способствовало. Хотя иногда они вдвоём приходили ко мне в гости – я снял большой дом на склоне над городком – а временами мы все вместе ужинали в гостинице. У Эллиота Пола была всклокоченная борода, которая придавала ему некоторое сходство с Хемингуэем. После ужина он доставал аккордеон и подолгу играл весёлые народные песни. Именно об Эллиоте Поле Гертруда Стайн написала: «Он играл на аккордеоне, как может играть лишь тот, кто в аккордеоне родился».

Вальтер Беньямин был бирюком совсем иного склада, и надо полагать, что непохожие бирюки между собой не ладят, поскольку Эллиот Пол и Вальтер Беньямин никогда не общались. Беньямин казался робким и неуклюжим бирюком, однако его робость и неуклюжесть походили на чересчур простецкую одежду человека, пытающегося скрыть своё богатство. Богатством Беньямина была необычайная острота мысли. В его размышлениях не чувствовалось ни тени робости, и он с поразительной ловкостью вёл полемику. С такими качествами он вполне мог себе позволить выглядеть робким и неуклюжим.

Плотному телосложению Беньямина, его весьма германской грузности совершенно не соответствовала та лёгкость ума, от которой так часто блестели его маленькие глаза сквозь стёкла очков. Рано поседевшие, коротко стриженные волосы (ему тогда было сорок лет), слегка еврейский нос, чёрные усы – у меня осталась маленькая фотография, на которой он сидит в шезлонге на балконе моего дома в своей любимой позе: наклонив голову вперёд и поддерживая правой рукой подбородок. Пожалуй, я никогда не видел, чтобы Беньямин размышлял в каком-нибудь ином положении – он всегда держался рукой за подбородок, если только в руке у него не было трубки – большой, изогнутой, с широкой чашей. Эту трубку он очень любил, и чем-то она была на него похожа.

Беньямин жил в бухте Сан-Антонио в маленьком деревенском домике – доме Фраскито, окружённом индийскими опунциями. Перед домом стояла мельница со сломанными крыльями. В 1952 году в радиопередаче под названием «Ибица, тайны и мифы» я рассказывал историю Фраскито и его мельницы, внутрь которой никому не разрешалось заходить: мельницу он подарил сыну и тридцать пять лет подряд ждал того самого сына, пропавшего где-то в Южной Америке. Беньямин написал небольшую новеллу, навеянную историей семьи Фраскито, и отправил её, помнится, во «Франкфуртер цайтунг». Тогда он ещё сотрудничал с этой газетой и считался там выдающимся литературным критиком, но вскоре, когда влияние национал-социализма стало усиливаться, он из предосторожности перестал публиковать статьи под собст венным именем.

Ходить Беньямину было трудно, быстро передвигаться он не мог, но он был в состоянии проводить на ногах много времени. Наши продолжительные прогулки по холмистой сельской местности под сенью туй, миндальных и рожковых деревьев длились ещё дольше из-за разговоров, поскольку во время беседы Беньямин то и дело останавливался. Он признавался, что ходьба отрывает его от размышлений. Увлёкшись чем-нибудь, он всегда приговаривал: «Смотри-ка, смотри-ка!». И в этот момент я понимал, что он сейчас задумается и, следовательно, остановится. Иногда, словно подтверждая собственные слова, он произносил: «Так-так!». Но даже если он разговаривал с немцами по-немецки, он всё равно время от времени вставлял в речь французское «Смотри-ка, смотри– ка!». За это молодые, не слишком учтивые немцы и прозвали его «Смотри-ка». Гуляя по полям и деревням, мы заглядывались на красоту и внешнее благородство местных крестьянок – они двигались так, что их длинные плиссированные юбки как-то своеобразно колыхались, по-видимому, из-за того, что под подолом они носили восемь-десять нижних юбок. Мысль о количестве этих нижних юбок Беньямина очень занимала. Однажды он спросил у какого-то крестьянина, зачем они были нужны. Тот ответил: «Когда женщины работают в поле, им приходится наклоняться. И если кто-нибудь на них смотрит, то с нижними юбками гораздо удобнее». Беньямин сказал: «Смотри-ка, смотри-ка», – и сделал из разговора с крестьянином вывод. «Он прав, – заключил Беньямин, – относить целомудрие к категории удобства – это очень верный подход». Таким образом, его мысль отталкивалась от маленького наблюдения, от детали, уходя очень далеко и подпитывая разговор соображениями весьма личного характера.