Вальтер Беньямин – история одной дружбы - [88]

– то вы с материалистом ещё долго сумеете между собой ладить, а именно – до тех пор, пока обстоятельства позволяют упорствовать в вашей двусмысленности, что в сложившихся исторических условиях может продлиться ещё очень долго. И как бы я ни оспаривал существование того, что – как ты уверяешь Рихнера – привело тебя к использованию материалистического способа рассмотрения, в который твои сочинения, скорее, не внесли никакого вклада, – я всё же хорошо понимаю, что ты пришёл к самообману: якобы введение в метафизику известной тенденции и терминологии, где выступают классы и капиталисты (хотя едва ли их противоположность), превращает твои рассуждения в материалистические. Самое верное средство, доказывающее правоту моего взгляда, а именно – вступление в КПГ – я могу рекомендовать тебе лишь иронически. Ведь сколь бы далеко строгое соблюдение материалистических методов исследования ни уводило от идеального проведения метафизико-диалектического научного производства (заимствуя твою формулировку), – провести этот экзамен, который может закончиться лишь как capitis diminuti⁴⁴⁸ твоего существования, я как друг всё– таки не в состоянии тебе посоветовать. Скорее, я склонен предположить, что с этой связью в один прекрасный день будет покончено точно так же неожиданно, как началось. Если я ошибаюсь в этом, ты понесёшь, как я боюсь, колоссальные издержки за это заблуждение – чтó хотя и парадоксально, но было бы кстати той ситуации, которая в итоге возникнет: ты был бы пусть и не последней, но наиболее непостижимой жертвой смешения религии и политики, рассмотрение которых в их подлинных отношениях ни от кого не могло ожидаться отчётливее, чем от тебя. Но, как говаривали старые испанские евреи: что может время, может и разум.

Об остальном в следующий раз. Я всегда жду твоих писем, авось и это письмо приведёт твою авторучку в полемическое вращение!

Мой сердечнейший привет.

Твой Герхард

Герхарду Шолему

Берлин-Вильмерсдорф, 17 апреля 1931 г.

Дорогой Герхард,

для меня одинаково невозможно и ответить на твоё большое письмо уже сегодня, и оставить неподтверждённым его получение. Меня изумляет великодушие, которое звучит из твоего рукописного сочинения; и говорит оно мне, что ты даже не озаботился сделать себе копию этого документа. Тем тщательнее я сохраню его у себя. Прошу тебя не понимать это как «припрячу» или «схороню». Нет, дело обстоит так, что я – чтобы соответствовать той задаче, какую ставит передо мной это письмо, – имею лишь один шанс: если планомерно подготовлю ответ. И первый шаг для этого – проработать вместе с несколькими близкими мне людьми то, что ты написал. В первую очередь, это пока ещё не знакомый тебе Густав Глюк – не писатель, а банковский служащий высокого ранга, а наряду с ним, вероятно, Эрнст Блох. Впрочем, мой базис, который с самого начала весьма узок, можно было бы расширить, если бы ты взглянул на совокупность брехтовских «Опытов». Кипенхойер, который их издал, в ближайшие дни будет у меня, и тогда я попытаюсь пробить для тебя следствия. Кстати, несколько недель назад я послал тебе важную статью об опере из «Опытов», но ты о ней ничего не сказал. Я перехожу к этим вещам, так как твоё письмо – не имея намерения аргументировать дальше, чем ad hominem⁴⁴⁹ – пробивает мою собственную позицию, чтобы, подобно снаряду, попасть в центр, который занимает в настоящее время небольшой, но очень важный авангард. Многое из того, что привело меня к тому, чтобы стать всё более и более солидарным с текстами Брехта, затронуто как раз в твоём письме; но это означает: многое из той, тебе ещё не известной продукции.

По звучанию этих строк ты заметишь, что твоё стремление спровоцировать письмом полемическое высказывание с моей стороны не может исполниться. Так же, как оно вообще не может вызвать у меня экспансивную или аффективную реакцию – по той причине, что моя ситуация слишком щекотлива, чтобы я мог себе такое позволить. Мне и во сне не придёт в голову утверждать непогрешимость или хотя бы правоту в ином смысле, чем в смысле симптоматично, необходимо, продуктивно неверного в ней. (Такими фразами добьёшься мало, но я должен попытаться – поскольку в общих чертах ты, находясь столь далеко отсюда, довольно точно распознал, что здесь происходит – дать тебе представление хотя бы о малом, так сказать, в рефлексивных обертонах.) В особенности ты не должен полагать, будто я строю хотя бы ничтожные иллюзии о судьбе своих работ в партии или о продолжительности моей возможной принадлежности к партии. Но было бы недальновидным считать это обстоятельство не способным к изменению – разве что условием будет не меньше, как немецкая большевистская революция. Не то чтобы победоносная партия могла подвергнуть ревизии своё отношение к моим сегодняшним вещам, но дело в другом: что она заставит меня писать иначе. Это означает: я полон решимости при любых обстоятельствах делать своё дело, но не при любых обстоятельствах это дело будет одним и тем же. Оно скорее – соответствующее. А недолжным обстоятельствам соответствовать должным – т. е. «правильным» образом – этого мне не дано. Это даже совершенно нежелательно до тех пор, пока я существую и намереваюсь существовать как индивид.