Валдаевы - [95]

С тех пор как отец перестал скрывать от двойняшей, кто они, Татьяна как бы другими глазами увидала их, — начала стесняться, а в разговоре смущалась, запиналась, краснела…

5

Роман с Ульяной жили в той половине избы Нужаевых, где не было русской печки. Можно и свою сложить, дело ведь недолгое, но у Романа не было такого расчета — он твердо решил ставить весной пятистенник. Вот и получилось: если что-нибудь варить или печь хлебы, — беги на половину Нужаевых. И не раз между Ульяной и Матреной разгорался сыр-бор по простой причине: две хозяйки у одной печки никогда не уместятся.

Роман и нынче вечером, перед тем как лечь, предупредил Ульяну:

— Если опять с Матреной поссоритесь, забью дверь в перегородке. Будешь варить в подтопке, а хлебы печь у соседей… Поняла?

— До завтра доживи. Там видно будет…

Утром Ульяна и Матрена разбудили мужиков своим визгом — снова друг дружку за косы таскали. Роман снял с колка ременный кнут и — раз! раз! — по жениной спине за короткую память. И намертво заколотил дверь в перегородке, даже ручку оторвал и бросил на подлавку.

Ульяна молча вынесла наказание, вытерла слезы, заметалась от обиды, как вьюга, — и выскочила за ворота. Впервые избил ее Роман. Бил с ожесточением, и было не столько больно, сколько страшно смотреть в его глаза — колючие, немые, холодные. Говорят, если муж не бьет — значит, не любит. Никакой в этих словах правды… Разве Елисей не любил? Но ведь и пальцем ее никогда не тронул!.. Знать, поменяла кукушку на ястреба. Обидно. Домой вернуться? Не хочется. Но куда податься?..

И сама не заметила, как дошла до избы Елисея. Вот оно, высокое крыльцо, в котором знакома каждая дощечка, каждый сучочек. Потянуло войти в приотворенную дверь. А почему бы и не зайти?..

Елисей сидел на скамье и строчил серые лыки, напевая под нос:

Се ба, се ба

На лавочке сидела,

Се ба, се ба

На дружочка глядела…

Ульяна вошла, перекрестилась, но не поздоровалась, будто никуда и не уходила. Промолчал и хозяин.

Все в доме Барякиных была знакомо, дорого, мило. Но было видно, что давно нет здесь хозяйки — все здесь не на своих местах. На давно немытом столе, около деревянной солоницы, расписанной алыми и белыми цветами, лежала пустая крынка, из которой высовывал голову черный котенок. На передней лавке на боку лежала, словно спала, истоптанная ступня, рядом с которой, в корыте с мукой, стоял горшочек с гречневой кашей. Он как будто дымился, — так его покрыла плесень, похожая на бледно-зеленый мох.

— Такая неурядица везде, куда ни глянь.

Слова ее прозвучали чисто по-женски: с брезгливостью, с жалостью, с сознанием своего превосходства над мужской безалаберностью.

Как и что дальше говорить — она не знала.

— Жива, значит, и здорова? — спросил Елисей, не отрываясь от работы.

— Твоими молитвами.

— Ха! Зачем пришла? Что нового скажешь?

— Взглянуть хотела, как ты живешь. А новостей… какие у меня новости? Нет никаких.

О себе Елисей говорить никогда не любил. Ульяна знала, что живется ему не сладко — один как перст на всем белом свете, ни постирать, ни накормить, ни ласкового слова сказать некому, и ей стало жалко его, как осиротевшего ребенка. И вместе с жалостью пришла к ней мысль, что она могла бы вернуться, кабы не ребенок Романа. Кто знает, может, Елисей не привыкнет к нему и будет обижать. А может, он вовсе и не хочет, чтобы она возвращалась? Отрезанный ломоть обратно с караваем не сходится — отпадает. Так и она с Елисеем. Сама виновата. Повернулся ведь язык сказать: «Куда Роман, туда и я…»

— Роман меня нынче бил, — вдруг созналась и заплакала Ульяна. Она и сама не знала, зачем это сказала, — может, потому, что хотела услышать от Елисея утешительное словно.

Но Елисей молчал, не глядел на нее, и она снова всхлипнула:

— Утоплюсь…

— Да-а, неважнецкий плант надумала. Значит, все по-моему выходит. Коль ты нравом не Анисья, за Романом не гонися.

Его слова будто отрезвили Ульяну. Она вытерла слезы, встала и вышла, не попрощавшись.

6

Андрюшка Нужаев пуще всего любит заглядывать в лавку Мокея Пелевина. Одному там торчать нельзя — Мокей быстренько взашей выдворит, а вот когда кто-нибудь из Нужаевых-старших пойдет в лавку, Андрюшка тут как тут. И сегодня он увязался за Таней.

Сколько в лавке всякой всячины! Пряники, конфеты, монпансье в разноцветных стеклянных банках, орехи в ящиках — и грецкие, и лесные; а в пристрое, где торгует пелевенский приказчик Никон Нельгин, все пахучее: деготь, керосин, охра, олифа, деревянное и постное масло, икра и селедка — чего только нет! Уходить отсюда не хочется. Так бы и глядел, глядел на разные разности.

Андрюшка вспомнил, что еще вчера мальчишки и девчонки договорились играть в «лавочку». У каждого должен быть свой «товар». А его ведь припасти надо…

За двором, на широкой доске, перекинутой через высохший прудик, Андрюшка приспособился на коленях тереть камешком красный кирпич. Отцовский картуз то и дело спускался на лоб и закрывал глаза. Малыш аж до крови растер свои пальцы, но дела не бросал — добывал «красную икру» для «торговли». В кирпичную пыль он добавил воды — вот и «икра». Кроме нее, приготовил «орехи» — набрал прошлогодних вишневых косточек, и «селедку» — из листьев вербы. Отнес припасы в большой сруб перед домом. И пошел искать «приказчика». В приказчики он нанял Дему Турина, который без дела бродил вдоль забора.