Валдаевы - [93]

— Матрена, чайку не вскипятила утром? — волнуясь, спросил хозяин жену.

— Утка я, что ль, глотать воду, — закапризничал гость.

— Ну, Купря, беги в казенку за вином. Возьми полуштоф.

— Целый выставляй, — поправил гость хозяина.

— Штоф приволоки. Кому сказали?

— Да-а — пойду я… Не пойду! Некогда мне, — возразил Куприян — он плел лапоть. — Графьев пошли…

Платон дал ему подзатыльник.

— На это мне вина не дадут, — усмехнулся Купряшка. — Деньгу давай.

— Знать, ослушник твой сынок?

— Неслух.

Купряшка убежал за водкой.

— Теперь до морковного заговенья не придет, — промолвил Витя.

— Подождем, — откликнулся Рыжий Бако, поглаживая бороду, похожую на голик. — Торопиться некуда. До дому недалече осталось. — Он обвел взглядом избу. — Нынче ездил я масло топленое продавать. Однако прогадал немножко… Спрашивается, почему я, хозяйственный мужик, нежданно несу убытки? — рассуждал Бако, нахваливая себя. — Ну, хошь бы с тем же самым маслом. Наш, сыресевский учитель приходил намедни за ним и давал дороже, чем я сегодня продал. Так ведь на дому у мордвина воды не купишь, — все-то он думает, что на базаре дороже выручит. А как просил бедняга! Да и взять хотел батманчик целый.

— Надо бы продать.

— Думал я, если дает много, значит, на базаре не в пример дороже. Глупость наша, сказывают, прежде нас на свет родится. И вот спохватился, да уж поздно: четвертак на этом самом деле будто в воду бросил.

— Да, досадно, — кивнул Платон и подумал, что за штофик водки для Бако он отдал поболе четвертака.

По случаю нежданного благодетеля Матрена зарезала молодую курицу. Ворвался в избу Куприян и со стуком поставил на стол побледневшую с мороза бутылку.

Незваный гость напился и наелся до икоты, начал заговариваться, а потом и вовсе понес околесицу. Платон с Матреной вывели его под руки и посадили в сани, лошадь живо потянула их, побежала рысцой, сани замотались на сугробах, и глядя им вслед, Платон сплюнул и проворчал:

— Как бы не вывалился.

— Нажили себе новую родню, — в тон ему сказала Матрена. — Если эдак с каждого базара будет к нам заезжать — разорит нас вконец, по миру пустит.

Платон вздохнул. Конечно, надо скорей избавиться от кабалы. Пока долг на шее висит — никакого покоя не будет. Самое последнее, самое разнесчастное дело — в должниках ходить. А как расквитаться? Один путь — работать жадней.

Через день нанялся пилить доски с Куприяном на пару, а в помощники взял близнецов.

— Вжик-вжик, вжик-вжик! — весело поет маховая пила.

Платон — в одной домотканой красной рубахе — работает наверху, на стану: вытягивая полотнище, следит за прямотой реза. — Вжик-вжик, вжик-вжик! — При каждом взмахе брызжит пот со лба. А пока долетит капелька пота до бревен под ногами, превращается в ледяную бусинку. — Вжик-вжик, вжик-вжик! — И двойняши молодцы, вон как ловко вгоняют обухами топоров клинья по резам. — Вжик-вжик, вжик-вжик! — Какие графские? самые обыкновенные сыны крестьянские… Думает так Платон, а все ж на сердце другое…

В следующую пятницу Рыжий Бако снова заехал к Нужаевым. «Ну, попала в рот ему соска», — подумал хозяин. Как только проводил по горло сытого и пьяного благодетеля, со зла решил побродить за воротами. Пошел вдоль большака в сторону Рындинки. И вдруг остановился как вкопанный — навстречу бежит вороной рысак, а вместо пристяжных к нему — два мужика; один по правую сторону, другой — по левую. Руками держатся, словно прикованные, за оглобли. Ну и ну! Чего только не бывает на белом свете!

Диковинная тройка двигалась к Алову.

Мужики от лошади не отстают — взрыхляют снег по сторонам дороги. Оба в мордовских белых портянках. Наушники малахаев взмахивают, будто вороньи крылья. У мужика постраше выпученные синие глаза и редкая остренькая бородка. Второй, помоложе, едва не толще кадушки для кваса.

Платон поравнялся с ними, сошел с дороги и увидел в санях Трофима Лемдяйкина.

— Постой-ка! — попросил Платон, с волнением глядя на такое недоразумение.

— Сам рысака останови, точеная голова, у меня силов нет.

— Тпру! — прокричал Платон.

Лошадь стала. Мужики-пристяжные, как одеревенелые, по-прежнему держались за концы оглобель, словно приросли к ним. Колокольчик под ярко-красной с белыми разводами дугой будто онемел.

— Трофим, я сплю, что ли? Что я вижу?

— Сани, меня видишь, рысака и его двух помощников.

— Помощники рысаку зачем?

— Я об этом свою лошадь не спрашивал. Она их сама позвала.

Трофим рассмеялся и рассказал байку, будто ехал из Майдана, не успел проехать версты две, нагнал двух мужиков; они сперва как будто дали дорогу, потом схватили вороного под уздцы. А Трофим им: «Вы что, ребята, лошади моей захотели помочь? Мне не жалко, если вам так охота!» Ну, те и повезли…

— Они в своем уме?

— У них спроси. Сам не пойму.

— Пошутковать хотели, — сказал редкобородый, вытирая шапкой пот со лба.

— Нечего врать, — осипшим голосом сказал его товарищ. — Мы денежки у него сговорились отнять, рысака угнать, а он заклял, околдовал… Руки от оглобель отнять не можем, как приросли…

Трофим кивнул и похвалился, что знает много колдовских слов. Но до сих пор не показывал себя в Алове колдуном. А теперь вот настал его час. Взялся за дело. Запросто может сотворить любое ведовство. Хотите — будете не говорить, а лаять, или, например, завсегда бурчать незнамо что, или курлыкать, или по-индюшачьи балакать, ходить на четвереньках, или ползать на карачках задом наперед, или вертеться волчком, или колесом… Все он может!