Валдаевы - [91]

Платона дома не оказалось. Матрена обо всем уже была наслышана. Роман рассказал, что вернулся из больницы, а возле дома застала его нежданная весть — вот он и пришел сюда, потому как голову ему приклонить негде. Матрена сказала, что мужики, знать, скоро придут, пусть подождет их, а сама поспешила к соседке…

Весть о Романовом возвращении мигом облетела Алово.

В тот же вечер прибежал с улицы Андрюшка Нужаев и сказал Роману, забравшемуся на печь, что его зовут Барякины — так ему тетя Уля сказала.

«Будь что будет!» — Роман слез с печи.

— Пойдешь? — удивилась Матрена. — Погоди мужиков… Может, Елисей-то пьяный… Не снесешь головы.

— Идти надо… — выдавил из себя Роман.

В избе Барякиных было полно народу. Никто будто бы и не заметил Романа. Даже сам Елисей не повел бровью — рассказывал, как воевал с японцем, что не было у них патронов и от япошек отбивались камнями, которые пускали, как из пращи, из поясных ремней; потом показал медаль из желтой меди с выбитыми словами: «Ни тебе, ни мне, ни имени твоему». Долго думали и гадали о смысле этих слов и в конце концов сошлись на том, что медаль дана без имени, ну, то есть неизвестному, но, знамо дело, храброму солдату. Когда гости вдосталь нагляделись на Барякина и наговорились, постепенно начали расходиться. Елисей встал, пристально поглядел на Романа, который тоже собрался было уйти вместе со всеми, и сказал:

— А нам с тобой как следует покалякать надо.

Роман в нерешительности топтался на месте.

— Садись, Роман Арламыч, где захочется, и говори, что на язык просится, — сказал Елисей, когда все вышли, кроме Ульяны.

— Сперва хозяина послушаю.

— Слышь, Ульяна, с кем будешь жить?

Роман заерзал как на иголках.

— Не сердись, Елеська: знать, недаром говорят, куда иголка, туда и нитка. Значит, пойду с Романом. Его ребенок… А без отца дитя оставить — разве дело?

— Я от тебя другого планта и не ждал, — сказал Елисей. — Имущество, сами знаете, мое…

— Лошадь у меня была, корова, пять овец, две свиньи, курей девять да разный там шурум-бурум. Ну?

— Ладно, зажимать ничего не буду — все берите. Я не изверг какой-нибудь, я понимаю…

— Спасибо тебе, Елеська, век помнить будем. — Ульяна аж прослезилась.

3

Давно подумывал Платон Нужаев поставить новый домишко — этот совсем дряхлый, стены вкривь и вкось; у самого семья большая, а тут нежданно-негаданно подвалил Роман со своим семейством, занял вторую половину. А как не пустить? Ведь дядя… К тому же за эту половину деньги ему до сих пор не отданы… Нет, строиться надо. Деньги нужны. Придется, видно, занять у Андрона Алякина — у него их куры не клюют, мужик денежный.

И как-то зашел к Андрону. Тот принял не совсем любезно, а когда Платон попросил выручить деньжатами, — к осени хочет избенку поставить, — Андрон улыбнулся правым краешком губ, похожих на два узких отрезка синей портяночной домотканины, и сказал, что Платон задумал хорошее дельце. Но странно, почему до сих пор своими деньжатами не разжился? Слух прошел, будто грамотеем стал. Сам Аника Северьянович им не нахвалится: будто всю азбуку в один присест одолел…

Платон сказал, что никакого дива тут нет; больно хотел научиться читать и писать. Андрон усмехнулся снова:

— Энто самое и непонятно. Какой же ты разумник, если деньги никак не накопишь? У кого занимать пришел? У меня! А много ли тебе надо?

— Шесть красненьких.

— Однажды отец твой столько же потерял. Помнишь?

— Как не помнить…

— Ты, а потом и дед твой на меня с Наумом Латкаевым валили, мол, мы ограбили Тимоху, тятьку твоего. Лет восемнадцать с тех пор. Скончался, царствие ему небесное, твой дед, а зло про меж нас по сей день живет…

— Может, хватит врать-то? Я все знаю.

— Зачем же пришел ко мне?

— Не за враньем… Мне правда всех денег дороже.

— Вот и построй на свою правду избу, а мы, бывает, и кривду признаем. Ступай отсель с нуждой вдвоем.

Платон запряг лошадку, сменил старую шапку на праздничную и поехал в Сыресево. Остановился у ворот Абакума Тогаева. Пятистенный дом, обшитый тесом, пустовал — дверь была заперта на замок. Сосед Абакума сказал, что Тогаевы молотят рожь в овине.

— Зимой? — подивился Платон.

— Одонье у них оставалось еще с позапрошлого лета. Прошлогодних пока и не трогали.

Среди молотильщиков Абакум выделялся непомерно высоким ростом и худобой. Было в нем странное сходство со ржаным колосом на стебле. Недаром его все Сыресево звало за глаза Рыжим Бако, а в глаза — Абакумом Калинычем. Так и назвал его Платон, когда поздоровался, спросил, не забыл ли Абакум его.

— Нет, помню, Платоном тебя звать, а дед твой — покойный Арлам Каноныч. Он старше меня был, а мы с ним дружили, пчельники на той гриве почти рядом держали… Зачем приехал?

Платон рассказал, что надумал строиться и надо денег — отдаст через полгода с процентами.

— Пойдем, выручу, — обрадовал его Бако.

Гнедуха, будто чуя, что легко на сердце хозяина, бежала резво, а Платон думал, что ему повезло, избу он поставит — просторную, светлую, и чтоб топилась не по-темному; спасибо Рыжему Бако — выручил; ан, и богачи разные: Андрон Алякин поизгилялся, а Бако почел за человека.

Через большак, почти под самым носом лошади, перебежал русак, и Платон подумал, что это не к добру — есть такая примета. Он трижды плюнул через левое плечо.