Валдаевы - [53]

Аника Северьянович ничем не выделял себя среди других, разве только тем, что часто рассказывал парням разные диковинные истории да читал грустные стихи про крестьянскую долю. И когда увлекался беседой, его карие глаза, выпуклые, острые, метались, не зная покоя, а маленькая голова, несоразмерная с высокой и плечистой фигурой, нервно подергивалась.

Учитель рассказывал, почему крестьяне живут плохо, а бары, ничего не делая, сладко пьют и долго спят. Парни слушали его и соглашались: мол, все действительно так, как он говорит…

5

На пасху бабка Марфа Нужаева поставила на стол каравай с доброе колесо, положила на него три серебряных пятачка, вокруг божьего дара разложила три крашеных яйца и, довольная делом рук своих, вышла за отводку ждать прихода притча. Не уследила, как в избу вбежали Витька, Венька и Таня. Они торопливо схватили с каравая по денежке, приласкали по яичку — и нырк на улицу. Яички вмиг съели, а денежки спрятали за щеки.

Чуть со стыда не сгорела бабка Марфа, когда, крестясь во время молебна, заметила пропажу. Пришлось доставать другие деньги и вручать притчу не крашеные — сырые яйца.

— Что вы со мной сделали, беспутные! — напустилась она на ребятишек, когда нашла их на улице. — Молчите, греховодники? Денежки отдайте сейчас же! — Детишки пооткрывали рты, и бабка поочередно повынимала монеты. — Ох, вы, мучители мои!

Как только она ушла, к ребятам подбежала рыжая курица, выхватила из-под Венькиных ног кусочек красной скорлупки и резво побежала прочь. Ребята бегали за ней, пока не запыхались. Таня первая вдруг остановилась и крикнула двойняшкам:

— Эй, гляньте-ка! Под сохой яйцо. Нет, нет, Венька, не бери его. Бабушка говорила: «Увидишь яйцо на земле, не поднимай, не к добру, подкинули его злые люди: тронешь — испортишься».

Но близнецам не терпелось собственноручно испечь находку в печи. Так и сделали. Вкатили рогачом яйцо на полуостывший под и начали ждать.

— Подайте милостыню, Христа ради, — раздался под окном надтреснутый старческий голос.

Таня открыла створку и простодушно ответила:

— Нечего подать-то, дедушка, нету хлебушка у нас.

— Нет? Так никогда чтоб не видеть его вам, — проворчал старик.

Яйцо, конечно, не испеклось, лишь заварилось всмятку. Таня от своей доли отказалась:

— Хлебнешь разок — и заведется в брюхе зеленая змея, носи ее потом весь век и майся… Ну, как оно на скус?

— Попробуй!

— И не просите — боюсь!..

Платон Нужаев хотел выехать в поле раньше всех, и все-таки припоздал. В брезжущем рассвете заметил человека, который опередил его, — даже лошадь успел выпрячь; человек завидел проезжавшего Платона, призывно замахал руками и закричал:

— Сюда заварачива-ай!

Досадно было терять время, да ничего не поделаешь, вдруг с человеком беда приключилась, и Платон завернул на голос, но когда подъехал, почувствовал, как екнуло сердце, — узнал Трофима Лемдяйкина.

— Платон, голова точеная, это ты?

— Как видишь, весь тут.

— Колеса у тебя шинованные? Беда вот какая: жена печеное яйцо мне сунула, а расколоть его не обо что. Дозволь о шину твою разок стукну.

— Тьфу! Провались ты пропадом, изгиляка! Вон какой крюк заставил сделать. Ладно, пес косолапый, попляшешь ты у меня в другой раз.

Еще раз плюнув с досады, Платон повернул гнедого к дороге. Лошадь тяжело переставляла ноги, поводя боками. Платон не заметил этого — в сердцах клял Трофима. Доехал наконец до своего загона. Смерил его шагами — тьфу ты! — оказалось, в прошлом году соседи обузили четверку на пол-аршина. Начал ругать себя: зачем выехал в поле раньше других; ведь так уж повелось: тот, кто сеет позднее, старается незаметно перевалить борозду-другую на свой загон…

— Видть![16] — словно приказала птичка, мелькнувшая над головой. И будто подчинившись ее приказу, Платон насыпал овса лошади на торпище, а для сева — в лукошко, пошел сеять, но, когда проходил мимо телеги, заметил, что кобыла к овсу не притронулась. Подумал, впрягая ее в соху: «Не захворала бы!.. Не приведи господь!..»

— Ну, Гнедушка, пошли пахать.

Разнимая сырую землю, запела соха. На свежую борозду ниточкой усаживались грачи, важно ходили по черной земле, а когда Платон вел соху обратно, птицы с криком и как бы нехотя отлетали в сторону, но тут же возвращались на новую борозду.

Седьмая борозда, восьмая… На девятом повороте Гнедуха дернулась и повалилась на зеленую луговину у Волчьего оврага. Произошло это так неожиданно, что Платон остолбенел. Не мигая смотрел он, как склоняется под ветром седой стебель прошлогодней полыни, целуя до отблеска натертую подкову на передней ноге лошади. И долго стоял так над бездыханной Гнедухой, потом смахнул слезу кулаком, выпряг соху и поволочил ее к телеге.

Полетела от одного пахаря к другому весть: у Платона лошадь пала. Прослышав про это, Трофим Лемдяйкин подъехал к Нужаеву:

— Беда, гляжу, приключилась.

— А ты, вижу, вроде бы рад?

— Помочь хочу. Не вспашешь сейчас — семена потеряешь, птицы выклюют. Иди, снимай шкуру с лошади, пока не остыла — продашь. Или давай я освежую, а ты попаши на моей лошаденке.

— Уж лучше ты шкуру сними, а я попашу.

Пока Платон допахивал, Трофим снял с Гнедухи шкуру, а тушу закопал в овраге.