Валдаевы - [55]

Так уж свет устроен: один и тот же день разным людям оборачивается разными концами: одному — горем, другому — радостью. Когда ехал Роман из Зарецкого, где оставил в больнице жену, услышал, как веселились, пели на Поперечной улице, у Латкаевых. Там праздновали крестины. Ненила родила долгожданного сына. Назвали его Нестором.

Дома Луша спросила у отца:

— Фельдшер чего сказал?

— Чево. Сломала два ребра да правую руку. Ну?

7

Высокое окно комнаты было распахнуто. В него, будто прислушиваясь, поочередно заглядывали ветви цветущей сирени — белой, голубоватой, пурпурной. Впорхнула белая бабочка, долго кружила по комнате и села на голову графине Ирине Павловне, словно пришпилилась к ее черным, гладко причесанным, волосам, как бантик.

Постучавшись и не дождавшись от задумавшейся хозяйки разрешения, вошла Меркуловна, громко кашлянула у двери и громко хрустнула суставами пальцев.

— Нянюшка, что еще случилось?

Старуха ответила не своим, глухим голосом:

— Твои… всегда желанные… пришли…

Заговорила о том, что накануне пришел к ней аловский мужик, — видать, приходил за деньгами, да она выставила его; потом совесть ее взяла — всю ночь глаз не сомкнула: двойняшкам, видать, туго приходится у бедняка Платона. А намедни встала, хоть и занедужила две недели тому, пошла в село и там повстречала мальчишек, тайком привела сюда…

— Да где они?! — Ирина Павловна вскочила с табуретки и, подбежав к нянюшке, схватила ее за руки. — Пойдем к ним.

— Успокойся, матушка, возьми себя в руки…

Они вышли в парк, пошли по глухой аллее.

— Садись вот на эту скамейку. Я приведу их сюда.

Меркуловна оглянулась на Ирину Павловну, которая села на скамейку, быстро пошла в кусты и вскоре появилась, ведя за руки двух малышей. Они остановились шагах в пяти от графини. Мордашки испуганные, грязные, оба обуты в одинаковые лапотные ошметки. Засаленные, пропитанные сажей волосы торчат на голове безобразными рожками. На плечах — нищенские сумы, пестрые от заплат.

Шмыгая носами, малыши о чем-то переговаривались между собой по-мордовски, подозрительно глядя на разодетую женщину.

— Нянюшка, я ничего не понимаю. Они по-своему говорят!..

Графиня схватила грязные ручонки близнецов и поцеловала их ладошки.

— Миленькие мои! Простите, Христа ради… Знаю, как вам плохо. Но что я могу, маленькие мои… Помочь я вам не в силах…

Малыши не понимали ее — она это чувствовала.

— Ненаглядные мои, на гибель обреченные, всем бурям и грозам открытые, неодетые, необутые, от родителей отрешенные…

Мальчишки смотрели на нее с испугом и недоумением. Кто она, эта красивая женщина, одетая не по-мордовски? Чего хочет от них?

По сторонам аллеи — зеленое кружево ветвей. Трепетали под легким ветром листья, как шелеги[17] на пулае, — так же трепетно билось сердце матери, когда она гладила щеками грязные, в цыпках, ручонки своих детей.

— Господи, пощади меня! — взмолилась Ирина Павловна, запрокидывая голову. На секунду она зажмурилась, представляя себе деревенскую жизнь сыновей, и ей стало страшно. — За что ты, боже мой, жестоко наказал меня, послушную рабу твою?

Страх застыл в глазах близнецов. Хотелось убежать, спрятаться где-нибудь в кустах и сидеть, сидеть там, пока она не уйдет. Может, женщина подумала, что они украсть что-нибудь пришли?..

Еще немного времени, и Ирина Павловна, быть может, приняла бы опрометчивое решение, но в это время малыши со страху одновременно вцепились зубами в ее руки, и она отпустила сыновей. Боль вернула ее к действительности.

— Пожалей меня, Меркуловна, — с ума сойду…

Старушка сквозь слезы предложила мальчикам:

— Ну, пойдемте… пойдемте со мной.

Братишки дружно зашагали за ней, оглядываясь на странную тетю, которая на прощание протянула им по одинаковой красивой, хрустящей бумажке и наказала:

— Берегите, это — деньги. Отдайте только дома.

А дома не было конца расспросам: откуда взяли столбянки, кто дал? Молодая была женщина или старая? Что она говорила? Неужели не поняли ни одного ее слова?

Никто из домашних не скрывал своей радости.

На первом же базаре Платон купил карюю кобылу.

8

Предзимье выдалось недоброе.

Земля тверда, как кость, трескается от холода, словно морщинами покрывается, а снегу нет и нет. Появится тучка, посорит белой крупкой, будто скупая старуха из щепотки посолит, — и тотчас скроется за горизонтом.

Пришло время, полное тревог и забот, радостей, ожиданий и разочарований — в селе начались свадьбы.

Давно радовалась Улита Шитова, заметив в сыне перемену, знала его зазнобушку, но сделала вид, что все ей внове:

— Не женить ли нам тебя, Кузьма?

— И то, пожалуй.

— Куда сватов засылать?

— К Латкаевым.

Но метил в зятья Латкаевым и Глеб Мазылев. И случилось так, что в один и тот же вечер к Науму заявились сваты от обоих женихов. В переднюю вышла Надя и запричитала:

Вай, родитель мой — батяня,

Ох, печальница — маманя!

Будьте добры, будьте милы,

Вы меня не продавайте

По цене слепой кобылы.

Задарма не отдавайте —

Хорошу назначьте цену.

Прикажите гордым сватам

Стол накрыть червонным златом,

Серебром обить все стены,

Пол наш медью красной выстлать.

А не так — за дверь их выслать.

Наум Латкаев приосанился, одобрительно оглядел дочь и, погладив бороду, повернулся к гостям.