Ваклин и его верный конь - [18]

— Ой, горе мне! Белочка моя…. моя дорогая избавительница умерла!

Отец и мать девушки подошли к золотой клетке. Белочка лежала на шелковой постельке мертвая.

Девушка проплакала весь день и всю ночь. А когда занялась утренняя заря, она взяла на руки маленькое безжизненное тельце Лю-Ли, прижала его к груди и отправилась вместе с родителями в лес — хоронить белочку, которая при жизни так по нему тосковала… Но когда они дошли до опушки леса и остановились передохнуть, белочка вдруг вскочила и прыгнула на дерево. Не успела девушка и оглянуться, как Лю-Ли исчезла в густой листве деревьев, где в упоении щебетали голосистые птицы.

— Вот как! — радостно воскликнула девушка. — Значит, ты только притворялась мертвой!

— Прости меня за это! — крикнула ей с высокой ветки Лю-Ли. — Но поверь, я и впрямь умерла бы с тоски по лесу в вашем богатом доме!.. Будь счастлива!

И белочка Лю-Ли ускакала в чащу леса, туда, где гулял вольный ветер, где пели свои песни голосистые птички, где всем жилось привольно…

ОБОРВЫШ

У одного бедного человека было три сына. Два старших брата были гордецы и лодыри, много о себе мнили, черной работы гнушались. Третий, самый младший брат был парень покладистый, работящий. Он и пахал, и сеял, на нем, как говорится, весь дом держался. Чванливые братья не любили его, считали дураком, и поскольку ходил он в старой рваной одежде, называли Оборвышем. На людях они сторонились брата и то и знай поднимали его на смех…

Как-то раз до села, где жили трое братьев, дошла весть, будто царь обещает выдать свою единственную дочь замуж за того, кто срубит вековой дуб, что растет перед дворцом. Удивительное дерево был этот дуб!.. С незапамятных времен его могучие ветви заслоняли окна, не позволяя проникнуть в царские покои ни единому солнечному лучу. Но каждый раз, когда царские дровосеки пытались срубить хоть одну ветку, на ее месте вырастали двенадцать новых — еще развесистее, еще гуще.

Все жители той страны знали, каким испытаниям подвергает себя тот, кто попытается срубить волшебный дуб. Знали об этом и братья Оборвыша. Но, услышав, какую награду обещает царь богатырю, которому удастся повалить дуб, они недолго думая закричали в один голос:

— Это дело нам по нраву! Чем худо? Себя прославим и с царем породнимся!..

И тут же начали собираться в далекую дорогу.

— Возьмите и меня с собой, братцы! — взмолился Оборвыш.

Услыхав такие слова, оба брата набросились на парня:

— Да ты в своем уме?. Погляди лучше на себя — на свою латаную одежду, грубые мозолистые ручищи! Царская дочка, увидев тебя, шарахнется с перепугу. Ты и нас опозоришь!

— Возьмите меня, братцы, я вам пригожусь! — не отставал Оборвыш. — Буду нести всю дорогу ваши топоры и торбы, чтобы вы сберегли силы, а царской дочери и на глаза не покажусь: как доедем до столицы, я от вас отстану.

Такие речи пришлись по душе старшим братьям, и в назначенный день все трое отправились в путь. Впереди — разнаряженные в пух и прах, с высоко задранными головами и пустыми руками — гордо выступали старший и средний братья. Сзади, согнувшись в три погибели под тяжестью топоров и битком набитых торб, тащился в своем рваном кафтане Оборвыш…

Настал вечер. Братья дошли до тенистого гомонливого ручья и расположились на ночлег. Не успели они рассесться на траве, как чуткое ухо Оборвыша уловило сквозь шум воды чьи-то стоны.

— Нужно посмотреть, в чем дело. Может, кто-нибудь нуждается в помощи, — сказал себе Оборвыш и, несмотря на усталость, тут же направился вверх по течению ручья, в ту сторону, откуда доносились стоны.

Шел он, шел, и когда солнце закатилось за ближнюю гору, очутился на вершине высокого холма. В ту же минуту Оборвыш услыхал дребезжащий старческий голос. Он жалобно молил:

— Добрый молодец, если у тебя в груди сердце, а не камень, подойди ко мне!

Оборвыш зашагал в ту сторону, откуда долетал голос, и вскоре перед ним выросли две гранитные скалы, плотно прилегающие одна к другой. А из расщелины, крепко зажатый между скалами, торчал старый железный желоб. Из его широкого, позеленевшего от старости отверстия непрерывно струилась вода, которая вливалась в ручей.

— Это ты меня звал, дедушка Желоб? — спросил изумленный Оборвыш, склонившись над источником.

— Я, сынок, — человеческим голосом простонал Желоб.

— Зачем я тебе понадобился?

— О-о-о-х, сынок, вот уже сотня лет прошла с тех пор, как я торчу из этой расщелины. И день, и ночь по мне течет вода. Я уже стар, выбился из сил, мне давно пора на покой. Прошу тебя, освободи меня из этой тюрьмы, я в долгу не останусь!..

Жалко стало Оборвышу старика. Ухватился он за край желоба своими мозолистыми руками, собрался с силой, дернул — и вытащил его из расщелины, освободил от векового плена. Потом положил обессиленного старца в торбу и, беззаботно насвистывая, побежал к братьям, что давно уже задавали храпака на берегу ручья…

На другой день братья перешли вброд девять рек, перевалили через девять холмов, а вечером расположились на ночлег у подножия скалистой горы, сплошь заросшей колючим кустарником. Кругом, сколько хватал глаз, не видно было ни единой живой души. Только где-то над головами братьев, среди колючих кустов и скал, раздавались глухие удары: кто-то так усердно долбил скалы, что вся окрестность гудела, а в темнеющее небо то и дело взлетали вырванные с корнем кусты и обломки скал.