В зареве пожара - [8]
После небольшой паузы он продолжал:
— Где это было? Где я видел этот сад? Где-то давно, давно… А! припоминаю… Там ещё была девушка… Как она смеялась, как пела песни… Да… да… помню… Тяжёлые, русые косы… глаза голубые, как весеннее небо… Где-то теперь она?
Слова больного становились бессвязными, похожими на бред.
Наконец он забылся.
Глава VI. Неожиданное письмо
Ремнев добрался домой без всяких приключений. Квартировал он в отдалённой части города, в рабочем квартале.
…У ворот пришлось долго стучать, пока, наконец, во дворе по снегу не заскрипели шаги.
Отворять вышел сам хозяин, сапожник по профессии, по характеру человек угрюмый и неразговорчивый. Он долго возился с засовом калитки, ворча себе под нос.
— Спали, Парфентий Семёнович? — весело окрикнул его Ремнев.
— Когда не спать. Чай, вторые петухи пропели… Пролазь, что ли.
Он пропустил квартиранта.
Тёмные сени разделяли маленький домишко на две половины. В одной из них жил сам сапожник с семьёй, а другую снимал Ремнев за семь рублей в месяц.
— Самовар тебе, когда еще подали, — бормотал старик, идя за Ремневым. — Подбросишь щепок, ежели что…
— Ладно, устроюсь… А что, у меня никого не было?
— Были… Барыня какая-то была… Письмо тебе, слышь, оставила.
— Барыня? — недоумевающе переспросил Ремнев. — Кто же это мог быть? Странно!
— Кто её знает. На извозчике приехала…
Ремнев вошёл в свою комнату. Чиркнул спичкой и зажёг маленькую лампочку, стоявшую на столе, заваленном книгами и бумагами.
Квартира его имела далеко непривлекательный вид. Это была простая изба с деревянными лавками по углам, с русскою печью в углу. До потолка можно было достать рукой. Пол был некрашеный, щелеватый и покосившийся от времени. Два маленькие оконца, затянутые ледяной корой, выходили на огород.
Достаточно было пробыть здесь пять минут, чтобы увидеть главные недостатки этого жилья: сырость, холод и угар. Но Ремнев мало обращал на это внимания. После якутских юрт, с которыми он познакомился в годы ссылки, настоящая квартира казалась ему вполне удобной. Прежде всего, она была дешева по цене и, кроме того, имела в глазах Ремнева то ещё преимущество, что отделялась от хозяйского помещения сенями.
…Когда лампа была зажжена, Ремнев сразу заметил на столе небольшой конверт.
Адрес был написан знакомым женским почерком.
— Жена! Ничего не понимаю… Каким образом она появилась здесь? Вот неожиданность!
С радостным замиранием сердца он вскрыл конверт и прочёл следующее:
«Так я и знала, что не застану тебя дома. Мы, я и Ник, приехали сегодня утром. Временно остановились в Славянских номерах. Непременно приди завтра, часам к одиннадцати. Нужно поговорить. Олли».
Ремнев читал и не верил своим глазам. Приезд жены являлся для него полной неожиданностью. За последний год он не получал от неё ни одного письма. Даже не знал определённо, где она живёт. Правда, до него доходили слухи, что Ольга Михайловна находится заграницей, где-то в Швейцарии, но где именно — никто этого не знал.
Перечитав письмо раза три, Ремнев бережно сложил его и спрятал в стол.
Если бы кто-нибудь из товарищей посмотрел на него в эту минуту, то, наверное, удивился бы происшедшей в нём резкой перемене. Сдержанный и молчаливый, почти всегда замкнутый в себя, Ремнев совершено преобразился, прочитав письмо.
Вся его фигура выражала живейшую радость и волнение. Он забыл про усталость и голод. Быстро ходил взад и вперёд по комнате, не снимая пальто и фуражки.
Сам того не замечая, думал вслух.
— Кто бы мог предполагать, что она приедет сюда… Да мне и во сне не снилось! Но удивительно, каким образом она узнала, что я живу именно здесь, в этом городе? Странно! Впрочем, всё это очень хорошо… И Ника привезла. Сынишка, наверно, вырос. Ведь больше трёх лет не виделись… Что ж я, однако, размечтался? Нужно подогреть самовар… То-то радости будет у Ника… Не узнает меня, пожалуй, сразу… Жизнь-то порядочно потрепала меня… Ну-с, Алексей Петрович, теперь за дело: будем разжигать самовар!
Он зажёг лучину и поставил самовар под трубу. Закурил папиросу и прилёг на кровать. Он не думал теперь ни о сегодняшнем эпизоде в пивной, ни о хлопотах завтрашнего дня.
Мысли невольно возвращались к прошлому. Он любил свою жену, той глубокой, самоотверженной и чистой любовью, на которую способны только сильные и честные натуры. Ни продолжительная разлука, ни горячая партийная работа — ничто не вытравило из его души этого чувства.
Самовар бурливо кипел под трубой, точно негодуя на невнимание хозяина, а Ремнев продолжал лежать, охваченный нахлынувшими воспоминаниями…
Десять лет тому назад судьба забросила Ремнева в глухой уезд одной из приволжских губерний. Выслан он был в этот уезд после студенческих беспорядков под надзор полиции.
Ему удалось устроиться в земстве, при статистическом бюро. Лето он провёл в разъездах по уезду.
…В двух верстах от деревушки, в которой Ремнев основал свою временную квартиру, находилась большая полуразорённая усадьба, принадлежавшая помещичьей семье Сокольских.
Старик Сокольский, кавалерийский полковник, игрок и пьяница, выйдя в отставку, пробыл два трёхлетия уездным предводителем дворянства.
В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.