…На одной из окраин г. Томска ютится старое, почерневшее от времени здание. Над входной дверью видна вывеска следующего содержания: «Белая харчевня и чайная».
Место здесь глухое, малозастроенное. Зимою улица бывает занесена сугробами снега, а осенью утопала в грязи. О фонарях и помину нет.
Казалось бы, что при таких условиях дела «Белой харчевни и чайной» должны быть в незавидном положении, а между тем, хозяин учреждения на отсутствие посетителей пожаловаться не мог. У него была своя «особенная публика». Все городские жиганы; все «фартовые» дельцы, начиная от мелких воришек и кончая крупными рыцарями больших дел и рецидивистами, находили здесь приют и радушие только в том случае, если они были при деньгах. Некоторые же из фартовиков, наиболее крупные, давали взаймы деньги и кредит.
В задней комнате харчевни, грязной и прокуренной, находился своего рода клуб: здесь собирались молодцы погулять и отдохнуть от работы, здесь назначались деловые свидания главарей всевозможных темных дел. Здесь же реализовалось сердце предприятий: хозяин харчевни был вместе с ними.
Немудрено, что «Никитку Рыжего», так звали жулики хозяина харчевни, знали и считали своим, потому что не было уже больше места на больших оживленных улицах города для тех, кто избегая столкновений с полицией, предпочитал скрыться на окраинах.
В один холодный весенний вечер, когда харчевня была освещена двумя лампами к буфетной стойке подошел новый посетитель. Это был молодой парень могучего телосложения, одетый в старое рваное пальто и высокие сапоги, забрызганные грязью.
Подойдя к стойке он лихо заломил фуражку на ухо и протянул хозяину руку:
— Никите Ивановичу наше особенное!
Хозяин пристально вгляделся в подошедшего.
— Сенька! «Козырь»! Какими ветрами занесло! Где это ты пропадал!
— Далече, отсюда не видать, Никита Иванович! Ходил, бродил по белу свету — до Иркутска-города, до Байкал-озера, — бойко отвечал парень, оглядывая между тем посетителей харчевни.
— Ну, чем тебя потчевать прикажешь? За гривенник налить, штоль?
— Сыпь за гривенник.
Хозяин наклонился, из-под прилавка достал большой фаянсовый чайник, в котором он держал водку для «мелкого потребления». Открытой торговли крепкими напитками здесь не производилось.
— Вот что, Никита Иванович! На той половине никого из «ветошных» нет? спросил Сенька, выпивая стаканчик. «Ветошными» на жаргоне воровского мира называются вообще все люди, не причастные к нему, себя же люди, подобные Сеньке, называют «блатными».
— Никого нет. Проходи. — Сенька Козырь и хозяин прошли в маленькую комнату, позади буфетной стойки. Свет лампы, которую зажег хозяин, осветил грязные запыленные стены, два-три столика, обтянутые черной порванной клеенкой и несколько простых табуреток. Оба окна комнаты были плотно завешаны ситцевыми шторами.
— Дай ты, братец, мне пока што, полбутылки да огурчиков солененьких парочку! Да никого из чужих сюда не пускай! Надо мне здесь с человеком повидаться.
Хозяин вышел из комнаты. Козырь в ожидании водки принялся свертывать папиросу.
— Кого ждешь-то? — cпросил хозяин, подавая графин и закуску.
— Самого Егорина, — ответил Козырь вполголоса.
— Егорина! Э-э да ты, стало быть, сегодня при деньгах будешь! Дело, стало быть, наклевывается.
Козырь покачал головой.
— Сам еще не знаю. Был я вчера у Петровича, сказывал сам упредить меня, чтоб подождать его у тебя. Зачем — не знаю.
— Давно ты в наших-то палестинах объявился.
— Третьего дня приехал.
— А я уж думал, «зацинтовался» ты (попался полиции). Около года не было тебя. Ну, пока еще бог милует! Выпей со мной, Никита Иванович, поздравь с приездом!
— Ну, давай наливай! Как не выпить с хорошим человеком! Что у вас в Томске нового? Как наша «хевра» (товарищеская городская воровская организация) поживает? — расспрашивал Козырь. — Кто из знакомых засыпался?
— Фомка кривой сидит с Митькой-цыганом; они за истоком.
— На «шниф» ходили, что-ли (кража со взломом).
— Какое! «Мокрый гранд» (убийство).
— Жалко ребят, — сочувственно отозвался Козырь, — хорошие товарищи были!..
«Сам», или Егорин, которого поджидал Сенька, появился в Томске лет восемь тому назад. Пришел он в Сибирь по «владимирке», был прописан как крестьянин из ссыльных одной из подгорных волостей.
Прошлое Егорина для всех, знавших его, было тайной за исключением одного человека, тоже выходца из России, поселившегося в Томске в конце 80-х годов, — некоего Кочерова. Очевидно, было что-то общее в прошлом у этих людей. По прибытии своем в Томск Егорин нашел приют у старого дружка Кочерова, тогда уже зажиточного человека, имевшего свой домик и доходное дело — садовое и огородное заведение.
