Томские трущобы - [4]

Девушка выпила, поперхнулась и закашлялась, прижав платок ко рту.

— Это кто-то торопится, — ласково улыбнулась она в сторону Василия Ивановича.

Тот, уже окончательно пьяный, осоловев от выпитого коньяка и близости горячего тела, пробормотал:

— Ку-кушайте! Веселых я очень обожа-аю.

— Оставим их тетенька, — подмигнул Егорин, — пусть молодые люди промеж собой поговорят.

— Ах, что это вы, как же это одним можно, — запротестовала Катя, но Егорин и тетенька уже скрылись в соседней комнате.

— Позвольте теперича узнать, — тих и возбужденно заговорил Василий Иванович, еще ближе подвигаясь к девушке, — как вас понимать должен. Правильно ли мне про вас говорили?

— То есть, что это, — переспросила Катя, поправляя прическу.

— На счет вас то есть. Значит, как мы сто рублей… Будет ли все в аккурате.

Девушка вместо ответа звонко расхохоталась и положила свои руки к нему на плечи.

— Какие у вас странные глаза! Я люблю блондинов!

Василий Иванович крепко сжал тонкий и послушный стан девушки.

— Хоть двести. Потому при наших капиталах…

Девушка как-будто невзначай, налила свою рюмку, плеснув порядочную дозу коньяка в стакан Василия Ивановича.

— Ежели бы теперь, после всего этого, — заговорила она, выпивая свою рюмку, — знать я могла, что со мной завтра будет.

И она быстрым, почти незаметным движением, пользуясь тем, что Василий Иванович потянулся за спичками, высыпала ему в стакан щепотку чего-то белого. Василий Иванович видимо чувствовал себя наверху блаженства. Он раскинулся на диване, щурил глаза и попыхивал папироской.

— А ваш стакан, что же стоит, вы отчего не выпили? — и Катя, взяв стакан, протянула его Василию Ивановичу. — Выпейте за мое здоровье!

— Мо-ожно. Сколько угодно…

Стакан был осушен.

— Тьфу, горчит что-то, — сплюнул Василий Иванович, вновь наваливаясь на спинку дивана.

Минут через пять он уже спал… И по мере того, как лицо Василия Ивановича бледнело, дыхание становилось все реже и реже, с лица девушки исчез оттенок нежности и любовного томления. Она глубоко вздохнула, как актриса, сыгравшая свою роль, и убедившись, что «фраер готов», резко поднялась из-за стола и крикнула:

— Идите, что ли.

Появился Егорин.

— Клюнуло что ли.

— Готово дело. Пожалуйте уговоренные!

Егорин вынул ей 25 рублей.

— Молодец, Катька! Сенька, — продолжал он, — иди сюда. Напился наш гость до чертиков, тащить его надо!

Соединенными усилиями Егорин и Козырь подняли отяжелевшее тело Василия Ивановича и вынесли на крыльцо.

Кое-как усадив в коробок грузную и мотающуюся фигуру, Егорин пошептавшись о чем-то с тетенькой, уселся сам, поддерживая рукою своего спутника. Когда они, незамеченные под покровом ночной темноты, выехали за ворота, Сенька спросил:

— Куда везти-то.

Знамо дело к томи…

4. Бескровная жертва

Темные глухие переулки болота остались позади. Город спал. Был уже третий час ночи — время, когда не только томские обыватели, но и стражи общественной тишины и спокойствия мирно покоятся в объятиях морфея. Нашим героям удалось поэтому благополучно миновать, не встретив никого, главные улицы города, Василий Иванович не обнаруживал никаких признаков жизни.

Оставив вправо от себя темневшееся здание завода Андроновского, они выехали на пустыри, которые тянулись по правому берегу томи. Здесь было глухо, темно и мрачно. Ветер уныло шумел в придорожном чахлом березняке.

Дорога делала поворот и, оглянувшись назад можно было видеть ряд мутных огоньков вдоль набережной и слабый свет электрических фонарей в центре города.

— Свороти ка в строну, Семен, — нарушил молчание Егорин, когда они поравнялись с длинным рядом дровяных штабелей, — место здесь самое подходящее…

Коробок запрыгал по кочкам и пням пустыря.

— Остановись тут!..

Они вытащили безмолвную фигуру Василия Ивановича и положили на землю.

Первым долгом Егорин обшарил карманы своей жертвы, вынул бумажник, связку ключей и, затем, отойдя в сторону, бросил вполголоса: «действуй!..»

Семен крякнул, достал удавку и низко наклонился над лежащим на земле.

Минуты три все было кругом тихо, слышно было только тяжелое дыхание Козыря, потом пронесся легкий хрипящий стон и все было кончено…

— Пошла душа в рай, только хвостиком завиляла, — вырвалось у Козыря, он присев на корточках около трупа, нащупал сердце, которое еще содрогалось предсмертными конвульсивными толчками.

— Кабы не подмоченный он был, здорово пришлось бы повозиться: шея-то толстая, как у быка.

— Ну давай, — подошел Егорин, — раздевай его… Все сымай как есть догола, чтобы потом по одежке не узнали.

— Для чего одеже-то пропадать — одежда добрая, — запротестовал было Козырь, но Егорин грубо оборвал его:

— Делай, что приказано! Что тебе, черту полосатому, из-за лопатины да «засыпаться» охота!..

— Ну, а «стукольцы» (часы) как же. Неужели им пропадать зря…

— Сказано тебе, сымай все! Связывай в одну кучу, клади в коробок, а его, — продолжал Егорин, кивнув головой на полуобнаженный, смутно белеющийся в темноте труп, — отнести в реку надо!..

Козырь проворчал что-то про себя, но, тем не менее принялся исполнять сказанное…

Когда одежда была уложена в коробок, они взяли свою жертву за руки и за ноги, и потащили к реке. До берега было сажень десять, нашим героям пришлось порядочно повозиться, прежде, чем они достигли его. Страшная ноша тянула руки. Ноги их спотыкались о кочки. Берег кончался крутым обрывом, у подножия которого глухо и таинственно шептались волны.