«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - [6]

…Для двух пройдох теплее нет местечка,

Ни брат, ни сват обоим не указ.

Им лакомый кусок достанься на утеху:

Соседей, родичей не созовут на пир:

Мартышка спрячет все, а кот же, вот потеха,

Охоте на мышей предпочитает сыр.

Ну и так далее. Как это точно. А про Тыкву? А про Соловья? Все они достойны войти в первый том[35]. Я совсем из ума выжила — писать про такие мелочи; это Вам моя праздность в Ливри отливается.

Вы написали Бранка очаровательное письмецо. Он вчера исписал для вас целую десть[36] бумаги, довольно неплохая рапсодия[37] получилась. Нам с г-жой де Куланж он прочитал все вслух. Я попросила его: «Может, Вы закончите к среде и дадите мне?» А он в ответ, что и пальцем-де не пошевелит, что вовсе не желает, чтобы это дошло до Вас, что все это глупо и мелко. «А за кого же Вы нас принимаете? Нам-то Вы прочитали». — «Да, а ей — не хочу». Вот и все, иных пояснений не последовало. Таким полоумным я его раньше не видела. А недавно умудрился направить ходатайство во вторую следственную палату: дело же его слушалось в первой. Подобное чудачество весьма позабавило сенаторов; не удивлюсь, если из-за одного этого он и выиграл процесс.

Милая моя девочка, как Вам нескончаемость моего письма? Будь моя воля, я бы писала и писала до завтрашнего утра. Берегите же себя, бесценная Вы моя, и в этом вся канитель-ритурнель. Постарайтесь не оступаться; побольше лежите. Коли мне удалось отыскать для малышки кормилицу из времен Франциска I, то Вам, думаю, стоило бы быть повнимательнее к моим советам. Вы уже для себя решили, что в нынешнем году мне к Вам не собраться? Действительно, все задумывалось по-иному, и прежде всего из любви к Вам, но из-за этих носилок придется все передумывать по-новому; как тут не примчаться к Вам еще до конца года, в особенности, если и Вы хоть чуточку этого хотите? Увы! Должна признаться, что отныне единственное для меня пристанище — только подле Вас.

Ваш портрет торжественно водружен на каминную полку, Вам теперь поклоняются и в Провансе, и в Париже, и при дворе, и в Ливри. За все это, милая моя, Вам не расплатиться, придется с этим смириться и прослыть должником, а как же иначе? Обнимаю Вас и люблю, и без конца буду это повторять, ибо так оно и есть. Поцеловала бы и этого шалуна де Гриньяна, не будь я на него сердита.

Мастер Поль[38] умер неделю назад; сад наш пребывает в печали.

Госпоже де Гриньян Маликорн, суббота 23 мая 1671 г

Приезжаю сюда[39] и нахожу Ваше письмо, стало быть, мои хлопоты по поводу переписки оказались не напрасны[40]. Написала Вам в понедельник, перед тем как покинуть Париж. С той самой минуты, дитя мое, во власти непереносимой печали и неотступной череды воспоминаний, я все дальше и дальше удаляюсь от Вас, сознавая, что столь мрачное расположение духа делает меня порой воистину несносной. Перед самым отъездом сунула в сумку Ваш портрет и теперь частенько на него любуюсь. Мы с ним так сжились, что друг без друга никуда; Вы на нем чудо как хороши. В голове у меня только Вы, а в сердце одна бесконечная к Вам нежность. Так вдвоем мы и коротаем время в трех сотнях лье от Вас.

Жара нас измучила. Из чудной семерки моих лошадей одна дотянула только до Палезо[41], остальные пока держатся. Трогаемся обычно затемно, часа в два утра, чтобы уберечься от нещадного зноя. Вот и сегодня зарю мы встретили под сенью леса, чтобы поскорее увидеть наконец Сильвию[42], то бишь Маликорн, где уже завтра я наконец-то смогу перевести дух.

Повидала обеих девчушек, нахохленных, с печалью на лице и голосом Мегеры. Сказала им: то детишки друга нашего, оставим их в покое. Словом, чем червячка морить, уж лучше отобедать[43]. Никогда прежде я не ела с таким аппетитом и мне не было столь приятно в доме. Чтобы хоть немного отойти после недельной жары, я выпила чуть ли не всю воду в доме. С нашим аббатом все в порядке; сынок и Ла Мусс изо всех сил стараются отвлекать меня от грустных мыслей. Мы вслух перечитали кое-что из Корнеля, с наслаждением пробежались еще раз по любимым строчкам. А еще мы захватили с собой последнюю книгу Николь[44]. Это суть то же, что Паскаль и «Воспитание Принца», только размах побольше; с ним не заскучаешь[45].

27-го будем в Роше[46], где меня должно уже дожидаться Ваше письмо. Увы! Теперь это единственная моя радость. Кстати, Вы теперь можете ограничиться одним письмом в неделю, все равно из Парижа они отправляются к нам только по средам, иначе я стану получать их парами[47]. Пишу и словно бы добровольно отказываюсь от половины своего имущества; при этом мне от этого хорошо, потому что ровно на столько же снимется и Ваша усталость, что в нынешнем положении немаловажно. Должно быть, я прихожу в себя, если предлагаю Вам такое. Только заклинаю, доченька, если Вы меня хоть чуточку любите, бога ради, поберегите себя. Ох, как же, милая моя, мне Вас жалко! Неужто Вам на роду написано не знать передышки? Стоит ли разменивать жизнь на бесконечные недомогания? У г-на де Гриньяна своя правда, но любовь к женщине и участие в ней — это зачастую одно и то же.

Итак, мой веер пришелся весьма кстати. Не правда ли, премилая штучка? Увы! Это всего лишь безделица! Не лишайте же меня этого невинного удовольствия и, коли впредь случится оказия, лучше разделите мою радость, пусть даже и по столь пустячному поводу. Держите меня в курсе Ваших новостей, сейчас это крайне важно. Да, каждую пятницу я буду получать Ваше письмо, но каково же мне при этом не иметь возможности видеть Вас, сознавать, что между нами тысячи лье, что Вы беременны, что Вам нездоровится. Только представьте… хотя нет, лучше не надо, я додумаю все сама, когда буду бродить в тени длинных аллей, усугубляя свою грусть разлитой в них печалью. Но бесцельны будут мои искания, не получится снова обрести того, что так скрашивало последнее мое пребывание здесь