«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - [3]

Полных переводов на русский язык этих писем не существует.

Из писем к дочери

Г-жа Севинье неодинакова во всем, вплоть до глаз и век. У нее разноцветные глаза, а глаза — зеркало души. Темперамент у нее холодный… У нее весь жар заключен в уме.

Бюсси Роже де Рабютен, член Французской академии, кузен маркизы де Севинье

Мадам де Севинье — первая во всем своем столетии по эпистолярному стилю, даже пустячки она излагает с грацией невероятной!

Франсуа-Мари Аруэ Вольтер

Случайно раскрыл томик де Севинье и ахнул: «Ces beaux jours de cristal du début de l’automne…»[1] Ведь это же тютчевский «день как бы хрустальный», и не может быть ни малейшего сомнения, что Тютчев этот образ у мадам де Севинье заимствовал! О совпадении не может быть и речи.

Георгий Адамович Из записных книжек, 1947 г.

Госпоже де Гриньян Париж, пятница, 10 апреля 1671 г

В среду я отправила Вам письмо почтой, вчера утром еще одно — с Магалотти, сегодня утром — снова почтой, однако одну роскошную оказию вчера вечером все-таки упустила. Отправилась погулять в Венсенн со своими домашними и со всеми своими Трошами[2]. Там повстречалась мне цепь галерников на Марсель[3]. Через месяц они будут там — чем тебе не оказия. Но подумалось тогда о другом: вот бы и мне с ними. Среди них есть некто Дюваль[4], судя по его речам, он неплохо образован. Представляю, как Вы бы их увидели, стали бы вглядываться в лица и вдруг с изумлением узнали бы меня в толпе бредущих за цепью женщин. Хочу, чтобы Вы знали, как ласкают отныне мой слух эти имена: Прованс, Марсель, Экс, вот только Рона, пожалуй, эта треклятая Рона, да еще Лион мне не по нутру. А Бретань и Бургундия теперь, что полярные страны, есть они, нет их — все одно. Остается только повторить за Куланжем[5]:

От недугов, самых злых,

Орвиетан людей больных

Исцелит чудесно сразу…[6]

Это так мило с Вашей стороны, дорогая моя, упрашивать нашего аббата запретить мне делать Вам подарки. Что за причуды! Как так! О каких подарках речь? Разве только о Газете[7], которую я Вам периодически посылаю. Воля Всевышнего и без того смиряет мои желания, так что ни аббат, ни кто другой не в силах заставить меня отказаться от подарков для Вас. Это такое счастье, так что в следующий раз лучше за меня порадуйтесь. Большей благодарности мне и не надо[8].

Ваши письма восхитительны, готова побожиться, что они написаны не с голоса местных дам. Сдается мне, что, в довершение ко всему, тут снова не обошлось без г-на де Гриньяна, он один, похоже, способен Вас понять и проявить дружеское участие. Охраняйте же его добросердечие Вашей душевной кротостью, однако знайте: если бы Вы оба вдруг вздумали разлюбить меня, пусть и каждый по-своему, то я почла бы это черной неблагодарностью. Нынешнее мнение об отсутствии в мире этого чувства в силу причин, которые мы с Вами живо обсуждали, проистекает, на мой взгляд, из учения Декарта, а обратное — от Аристотеля. Вам известно, что взгляды последнего мне ближе; и на вопрос о неблагодарности в том числе[9]. Те же, кто оспаривает ее наличие в мире, получаются истцами и судьями одновременно. В этом случае, моя милая, Вы могли бы выставить себя маленькой, неблагодарной девочкой; но, к счастью и мне на радость, этого не случилось, и только поэтому я позволяю себе лишний раз засвидетельствовать свои чувства к Вам таким вот необычным образом.

Прощайте же, моя разлюбезная, пора заканчивать. Вечером напишу еще, расскажу, как пройдет день. Мы не теряем надежды найти желающих снять Ваши комнаты; когда это касается Вас, то я, заметьте, ничего не забываю. Это для меня, как для иных — личная корысть.

В пятницу вечером, 10 апреля

Запечатываю это письмо у г-на де Ларошфуко, который шлет Вам сердечный поцелуй. Он в полном восторге от Вашей отповеди этим каноникам и отцу Демару[10]. Мне нравится писать Вам про всякие мелочи, Вы так живо на них отзываетесь. Он просит передать, что Ваш светлый образ так и стоит у него перед глазами. Обещает написать, если узнает что-нибудь достойное Вашего внимания. Утратив всякую надежду встать на ноги, он не покидает своего особняка. Когда его выносят в гости или до кареты, чтобы подышать свежим воздухом, то для него это настоящий праздник. Он поговаривает о поездке на воды; я советую ехать в Динь[11], другие — в Бурбон. Обедала в Болтадене[12], было до уморительности невинно. За столом все словно языки проглотили, так что удалось только поболтаденить, серьезного разговора, как в прошлый раз, не получилось. Была у Мадмуазель[13], она все еще нездорова.

Дня три-четыре назад Бранка[14] перевернулся в канаву. Сам он этого даже не почувствовал и все спрашивал у сбежавшихся на помощь, в чем дело. Все стекла вдребезги, а голове хоть бы что, благо она более удачлива, нежели умна. Это событие ничуть не нарушило его всегдашней мечтательности. Сегодня утром я послала ему записочку, где рассказала, как его карета угодила в ров, и как сам он при этом едва не сломал себе шею, и что, как водится, узнает об этом последним; я не могла не засвидетельствовать своего беспокойства, теперь вот сижу и жду ответа.

Г-жа графиня и г-н де Бриоль