В теснинах гор: Повести - [127]

— Все равно молчит, — сообщили Надиру визири. — Ни единого стона не издал.

— И нос ему отрежьте! — приказал Надир.

Опять палачи накалили в огне ножи и отрезали герою нос. И вот огромный нос, который стоял на его лице, как памятник у дороги, которым он чувствовал запах материнского чурека и запах цветущих гор весной, валялся на полу.

— Молчит проклятый горец, — донесли визири Надиру. — Такого мужества мы еще не видели.

— Тогда свяжите ему ноги и руки, сделайте из шкур буйволов мешок — суньте туда и бросьте проклятого с высокой горы, — Надир показал рукой на скалистую гору Барзу Ялу, у подножья которой бурлила Чири–них. Пусть в кашу превратятся кости упрямого горца!

Зарезали слуги четырех здоровенных буйволов, накормили мясом отряд воинов, а из буйволиных шкур сшили мешок по телу Магдилава, сунули его туда и десять здоровенных персов потащили мешок к горе Барзу Ялу. На закате рузман–дня бросили враги мешок вниз. С двухсотметровой высоты полетел мешок и рухнул в мутную воду.

«Наконец‑то избавились от этого залима, — потирали руки слуги Надиршаха. — Вот будут радоваться вороны, отведают мяса великана». Но ошиблись враги. На следующий день спустилась с гор на водопой к Чири–них отара овец. Старый чабан Чупалав Заметил огромный мешок на берегу. Разрезал он кинжалом мешок и обнаружил Магдилава. Сразу догадался старик, кто перед ним. Не было в горах человека, не слышавшего о Магдилаве–багадуре. Вместе с другими чабанами перетащил Чупалав великана в горную пещеру, где обычно устраивались чабаны на ночлег, и принялся лечить раненого. Прежде всего зарезали чабаны баранов и накормили его, промыли страшные раны целебной водой из горячих источников, теплыми бараньими шкурами туго обвязали разбитое его тело.

— Спасибо вам за все, добрые люди, но зачем мне жить, кому нужен такой урод? — говорил Магдилав.

— Не хотим слушать малодушные речи, — отвечали старики. — Руки, ноги у тебя целы, джигит, держать оружие ты сумеешь, а уж с врагами расправляться не нам тебя учить!

И правда, жажда мести, казалось, придала силы багадуру, — затягивались рапы, сращивались перебитые кости. Постепенно, опираясь на палки, он начал ходить. Бродил Магдилав вокруг стоянки чабанов, дышал воздухом родимых гор, наблюдал за горными орлами, которые парили над скалами, и душа его скучала по дому, по родным. С грустью вспоминал о прекрасной Тайпус. Чабаны рассказывали ему о неизвестной девушке–горянке, у которой враги убили жениха. Оседлала она коня, оделась в мужские одежды, взяла оружие в руки и ринулась в бой. Шашкой рубила она врагов, метко стреляла из винтовки и не было ее беспощадней к захватчикам. В самых неожиданных местах появлялась она во главе своего отряда •— таких же девушек–горянок, нанося персам сокрушительные удары.

Задумался Магдилав, слушая чабанов. Представилось ему, что девушка эта — Тайпус. Это она, узнав, что сделали враги с ее любимым, решила отомстить за него. Он так живо представлял себе дочь Исилава на коне, в папахе и черкеске, во весь опор скачущую в неприятельский стан, «Это о ней сложил народ легенду, только Тайпус способна совершать такие подвиги во славу их любви!» — уверял он себя и просил чабанов еще и еще рассказывать о ней. И они рассказывали, каждый раз добавляя все новые и новые подробности, пели песни, сложенные о героине безымянными певцами. Они пели, сидя у костра в пещере, и те песни, которые Тайпус сложила о нем — о своем Магдилаве. Эти песни вселяли в него уверенность, очищали его душу от горьких дум.

«Пусть таким останусь я в песнях для Тайпус, пусть поплачет и отомстит за меня, но я больше не покажусь ей, зачем прекрасной такой урод», — печально говорил он себе.

Между тем изо дня в день крепло тело Магдилава, теперь он мог уже далеко уходить от стоянки, — времени ведь прошло уж не мало — чувствовалось приближение осени — с гор подули холодные ветры.

О войсках Надиршаха приходили разные слухи — будто покинули они горы и собираются с силами, чтобы к зиме начать новый поход.

Наступил день, когда Магдилав распрощался с чабанами. Далеко за перевал проводили они друга и отправились кочевать к берегам реки. Опираясь на палку, уходил Магдилав, и чем дальше, тем тверже и увереннее становился его шаг. Он переходил шумливые реки, горбатые перевалы по узеньким тропинкам, отдыхая ночью в лесной чаще, и вскоре на закате солнца добрался к источнику Китилай под столетним дубом. Отсюда, казалось, совсем недавно провожала его Тайпус, тут встречала она своих братьев, возвращавшихся с охоты. Забилось сердце у Магдилава — все было как прежде и все уже не так.

Турутлинский пастух гнал стадо к крепости, и Магдилав спрятался в кустарнике, пока стадо, оставляя за собой тучи пыли, не скрылось из виду. Только тогда он вышел к источнику. Низко склонился к нему юноша, положив колени на гладкие камни, врытые в землю, чтобы путнику было удобнее напиться. Аллах великий! В прозрачной воде отражалось незнакомое изуродованное лицо, исхудалое, со страдальческим взором. В ужасе отпрянул Магдилав и, забыв про жажду, вскочил и бросился прочь, забыв палку, на которую опирался в пути.